Вампиры не стареют: сказки со свежим привкусом (Греттон, Мёрфи) - страница 12

– Я решил, что это чудо, а отец Самюэль – ангел, – произнес Генри со значительной долей иронии в голосе.

Я присела на кушетку. Генри протянул мне свой стакан с виски, разрешая сделать глоток. Я в изумлении смотрела на него, а потом задала миллион вопросов о том, каково это – жить в теле ребенка на протяжении почти пятисот лет. Он ответил на некоторые из них.

Несколько часов спустя я позволила Измаилу дать мне шестое зернышко.

На биологии я всматривалась в Сид, чувствуя себя невероятно старой. Я извинилась перед ней, но она проигнорировала меня.

– Загладь свою вину, – сказала она, и я дала ей обещание.

Но я смотрела на нее, спрашивая себя, что она скажет и долго ли будет скучать по мне. Это будет так же, как если бы я умерла? Что все они скажут?

Мама говорила мне: то, что люди говорят о тебе после смерти, – твое единственное наследие. Тогда я не хотела этого слышать. Сейчас я хотела слышать это больше всего на свете.

В седьмую ночь – последнюю ночь – я пошла на кладбище. Проскользнуть туда в темноте было просто, как и всегда.

Измаил откуда-то узнал, паршивец, и уже дожидался меня там. Он стоял, прислонившись к маленькому гранитному обелиску в нескольких могилах от маминой. Ветер колыхал полы его пальто и кудри у него на виске.

Я остановилась, обхватив себя руками.

– Что не дает тебе покоя? – прошептал он. Ночное небо будто подхватило его голос и осторожно донесло до меня.

– Она заслуживала того, чтобы жить вечно, – прошептала я в ответ, пытаясь не расплакаться.

Измаил долго молчал. А потом произнес всего одно слово:

– Заслуживала?

– Она не была злой, не была стервой, она всегда старалась помочь людям. Я совершенно не такая, так почему я, почему не она? Злость не должна быть ключом к бессмертию, ты, мудак. Разве не должно им быть сочувствие, доброта или что-то хорошее?

– Сети сказала бы, используй свою злость, чтобы исправить это. Измени мир, говорит она.

– А что ты говоришь, Измаил?

Он подошел ближе ко мне, молчаливый и серый на фоне ночного неба.

– Я говорю, что злость так же ценна, как и сочувствие, если творит искусство, подобное твоему.

Застонав, я сжала руки в кулаки. И так вдавила их себе в глаза, что увидела сверкание красных звезд.

– Сегодня, – произнес он, стоя уже слишком близко, и его слова были едва громче дыхания, – сегодня последняя ночь. Если ты придешь ко мне, всё, что у меня есть, станет твоим. Если не придешь – больше никогда меня не увидишь. Хотя я не могу обещать, что не буду смотреть на твои творения, находясь где-то в этом мире.

Я открыла глаза, но его уже не было.