Наткнулись еще на одного, его Алюн совсем не знал. Тот мыкался по тротуару из стороны в сторону: выбрав нужное направление, сосредоточившись, пробегал несколько шагов и замирал, вибрируя, сводя плечи, стараясь удержать равновесие, но его опять начинало мотать поперек бульвара, пока не вырывался из этого зигзага и снова не совершал рывка вперед на несколько метров.
— Ну, Гузька, допрыгаешься до милиции, — сказал один из ребят. — Не дадим пропасть человеку, а? Пока не появились представители власти или члены родительского комитета, поможем? Где ты нахрюкался, Гузька?
— Именины у меня, — миролюбиво ответил Гузька, растопыривая руки, чтоб удобнее было подхватить его с обеих сторон.
Алюн мог благополучно свернуть домой, но любопытство толкало его вслед за Гузькой и его приятелями. Алюн боялся пьяных, обходил стороной и так близко еще никогда не сталкивался с ними. Судя по мирному Гузьке, бояться было нечего, а вот посмотреть было на что. Гузька болтал всякие пустяки, пробовал петь, вывертывал ногами всякие смешные штуки, и Алюн, шагая сзади, подтанцовывал ему.
Алюну вдруг стало весело: совсем не так противно, когда пьяный, не обязательно же бегать с ножом и ругаться матом, можно веселиться, как Гузька, смешить товарищей.
Алюну очень хотелось увидеть, как встретят Гузьку родители, но когда они ввалились в подъезд и подошли к Гузькиной квартире, тот пошарил в карманах, достал ключ, отдал приятелю:
— Открывай. Дома — никого. Родители мне — полную свободу. Именины-то мои, и друзья-гости были мои. А родители умотали к тетке. Заходи!
Такого Алюн себе даже не представлял, чтоб его родители «умотали к тетке» на весь вечер, оставив его с какими хочешь друзьями. И он зашел в квартиру, где на столе еще было полно всяких вкусных вещей, во всю мощь орал невыключенный телевизор.
Немного протрезвевший за дорогу Гузька достал из холодильника недопитую бутылку вина, и Алюн сел вместе со всеми за стол. Ему было весело, свободно.
Выпили они только по рюмке (больше вина не оказалось), а потом слушали магник и плясали. Тут уж Алюн, над которым посмеивались, как над «маменькиной дочкой», показал класс, никто перетанцевать его не мог. Он позабыл обо всем — о маме, о доме, о том, что в чужой квартире: захлестнуло то самое упоение, какое он испытывал, когда мог взахлеб отдаваться танцу, увлек в танец своих новых приятелей, но они не чувствовали ритма, вертелись и топали изо всех сил, и все равно Алюну было хорошо, комната стонала и вибрировала до тех пор, пока из соседней квартиры не заколотили в стену.