— Обойдусь как-нибудь, — с презрением цедит он слова.
— Дело твоё… но если что… шкуру с тебя спущу, — совсем выходит из под контроля Виктор.
Лаборант ему внезапно верит, ёжится и, неожиданно кивает. И не мудрено не согласиться, взгляд у Виктора тёмен, словно у крокодила, залёгшего в трясине.
— Через два часа тебя сменит Илья, — Виктор уходит, звякая затвором автомата.
Ночь в разгаре, тучи уверенно снесены ветром к краю горизонта, свет звёзд холодит израненную душу лаборанта. Хочется выть от безысходности, душит злость, хочется как-нибудь «нагадить» этому выскочке, но у того имеется сильнейший аргумент — АКМ. Как было хорошо до его прихода, спокойно, чинно. А ведь это он, Олег Васильевич, подсказал как правильно силки на голубей ставить. Девушки едва в засос не целовали за эту идею. Голод отступил и появились мысли создать голубиную ферму, уже и место присмотрел, а тут этот появился, всех напугал и власть к рукам прибрал. Авантюрист, проходимец, выскочка, негодяй! Викентий Петрович, что-то молчит. Ох, не верю я этому батюшке, поп — как есть поп. Настораживает, что он поплёлся с нами в спелеологическую экспедицию. Ой, как настораживает! Не иначе чего задумал? И нечего вякать о спасении души и такое, верно, интерес, какой есть, раз втесался в группу из настоящих мужчин.
С этими тяжкими мыслями Олег Васильевич прохаживается по берегу, с завистью глянул на резиновую лодку, даже захотелось продырявить, но за это и убить могут, демократические принципы здесь явно не в ходу. Боюсь, начнёт процветать культ беззакония, насилия, вседозволенности. На одной чаше весов будет общество, а на другой — автомат Калашникова. Вот бы грохнул его кто!
Олег Васильевич, поскуливая, бродит у воды, затем присаживается, с тоской смотрит в море, а оно сейчас незнакомое, чужое, ощутимо веет холодом, не искупаешься, вода ниже одиннадцати градусов. Как-то незаметно, погрузившись в печальные думы, он легко скользнул в беспамятство спасительного сна.
— Бурый, это? — Репа замирает, вглядываясь в ночь.
— Лодка, гы-гы, точно лодка. Во обкурились, на берегу оставили.
— Надо бы ножиком пропороть, — обеспокоено крутит шеей Репа.
— С ума сошёл, она уже наша, — облизывается Бурый.
— Мне западло тащить, она неподъёмная, — возмущается Репа.
— Терпилу запряжём, — вновь гыгыкнул Бурый. — Вон, под тем кустом спит, Видишь?
— Точно, — загораются глаза у Репы.
Они, не таясь, подходят совсем близко, Бурый поигрывает ножом:
— Тощая коровка.
— Толстых сейчас не встретишь, — хохотнул, Репа и пинает безмятежно спящего лаборанта ногой в бок.