После нудной, монотонной работы почти весь груз подняли на верхнюю палубу. В кормовом отсеке остались личные вещи членов дивизеншутцкоммандо, оружие и боеприпасы, включая двадцать килограммов взрывчатки.
Каждый загруженный сейф Шмидт лично проверил, запер ключом, после чего матрос обмазал замочную скважину густой смазкой.
Последним к одному из сейфов наведался японец. С превеликой осторожностью он извлек из ранца керамический снаряд, освободил его от мягкой ткани, повернул в носовой части взрыватель и уложил на верхнюю полку. Помогавший матрос тут же захлопнул стальную дверцу и подал баночку с быстро сохнущей краской. Вооружившись кистью, японец нарисовал на дверце свастику, а под ней начертал причудливый иероглиф…
Шесть рейсов выполнила шлюпка к острову Дьявола. Она ходила медленно, с низко опущенными бортами. Все шесть раз Шмидт ступал на ее борт и контролировал процесс до сброса ящиков в воду.
Через два часа усилиями подводников и членов дивизеншутцкоммандо, операция завершилась.
– Уходим, – скомандовал Шмидт, пряча в дальний карман холщовый мешочек с шестью ключами.
– Освободить палубу! – прикрикнул Минквиц. – Всем, кроме сигнальщиков и вахтенного, – вниз!
Подлодка медленно обогнула остров Дьявола, штурман доложил из Центрального поста:
– Мы за пределами архипелага Лавецци, входим в пролив Бонифачо.
– Глубина?
– Под нами сто двадцать метров.
Подводники покинули ходовой мостик, задраили люк.
– Заканчиваем подзарядку. Приготовиться к погружению, – отдавал привычные команды капитан. Отыскав взглядом штурмбаннфюрера, поинтересовался: – Франц, для расчета курса нужны координаты следующей точки.
Подойдя к карте, тот указал точку на испанском побережье.
– Район Паламоса? – склонился Минквиц над освещенной картой.
– Да. Сколько до него ходу?
– Двести восемьдесят миль… – на секунду задумался капитан. – Через двое суток будем там.
– Нормально. Моих людей будут ждать на берегу в три часа ночи…
До выхода на траверз Паламоса оставалось не более четырех часов, когда Шмидт навестил Минквица и приказал не пускать никого из подводников в кормовой торпедный отсек.
– Что это значит, Франц? – удивился тот.
– Тебя это не касается, – отрезал эсэсовец. – Просто пройди по отсекам или объяви по трансляции, чтобы до всплытия туда никто не совал носа.
Вернувшись в «Потсдамскую площадь», Шмидт растолкал Шрайбера, тибетского монаха и японца. Вчетвером, взяв кое-какие вещи, они прошли в кормовой отсек и наглухо задраили за собой люк.
Азиаты вели себя спокойно, словно зная, для чего их сюда позвали. Сонный Шрайбер, напротив, нервничал и не понимал, зачем его разбудили и привели в провонявший машинным маслом тесный отсек.