— Спокойной ночи и удачи, — снова сказала она.
В Англии не было подходящего кандидата на роль барабанщика. Мы уже начали обращать взор на Америку, когда я в который раз скромно пошел к Матери (Стрэтт) за помощью. Хотя я и получил отборную порцию упрёков, он всё–таки упомянул «неплохого» барабанщика, игравшего в The Crazy World of Arthur Brown, а сейчас вошедшего в состав группы Atomic Rooster.
Хаммонд–орган тихо жужжит в маленькой репетиционной студии в Сохо. Грег только что закончил натягивать новые струны на бас, когда Карл Палмер прервал спокойствие в студии. Наша последняя надежда втащила коробки различных размеров с бряцающим металлом. Мгновенно серая скукота озарилась светом, когда он начал собирать установку, разговаривая на смешном быстром бирмингемском диалекте. Если он играет так же быстро, как говорит, это будет очень короткое прослушивание. Я уверен, что у него на бочке нарисован персонаж Энид Блайтон[40]. Дурачок каким–то образом дополнял детский образ Карла. Мы узнали, что ему исполнилось только двадцать лет, сущий ребёнок. Грег облокотился на усилитель и внушительно затянулся, чтобы скрыть зрелое изумление.
— Ладно! Что теперь? — скороговоркой проговорил Карл, палочки в состоянии готовности.
Грег повернулся ко мне, и я начал играть шаффл. Простейший из ритмов, но это обманчивое впечатление: свинговать непросто, но в данном случае старая добрая «Hideaway» приобрела совершенно новое звучание. Я подал сигнал, и мы с Грегом дали возможность сыграть Карлу небольшое соло. Последовавший взрыв поверг нас в шок, да так, что мы не могли играть. Карл изучал игру на перкуссии в Бирмингемской школе музыки и искал возможность примененить полученные навыки на практике. Его любимым композитором был Бела Барток, и «слышали ли мы такую и такую симфонию, с малым барабаном и литаврами?» Последовал обмен номерами телефонов, и Джон Гейдон с Дэвидом Энтховеном из EG Management оповещены полной комплектации состав. Игроки сменились, но игра осталась прежней. Осталось придумать название.
— У нас должно быть такое название — ходкое. Чтобы персонифицировало, иллюстрировало индивидуальную энергию каждого участника группы. Как насчёт «Triton»? — спросил Грег.
— Неа.
В следующий вечер был предложен “Sea Horse” (Морской конёк).
— Неа!
Я настаивал на использовании наших фамилий, но Грегу не нравился порядок. «Почему твоя фамилия идёт первой?» — недоумевал он.
Мы продолжали репетировать, готовясь к первой сессии звукозаписи, которая должна произойти в лондонской студии Advision, но материал сочинялся с трудом. Попал ли Грег в творческий кризис, из страха отвергая идеи, или же стеснялся предлагать свои, опять же из страха быть отвергнутым, я не могу сказать. Если это была подозрительность, наподобие «я не покажу тебе своё, пока ты не покажешь своё», то это было заразительно. Обмен идеями изобиловал скептицизмом. Выходило, что он воспринимал идеи только через записи. Мусоргский прошел экзамен, и я попытался проделать такой же трюк с Яначеком, предложив рифф из «Симфониетты» с хард–роковым вокалом. Но мои идеи насчёт вокала редко принимались. Почти всегда это воспринималось, будто я, простой клавишник, вторгаюсь на его территорию. Но простой клавишник упорствовал, хотя и больше концентрировался на инструментальных кусках. Тщательно отбирая идеи из запасов нот, я вытащил “Allegro Barbaro” Бартока — по крайней мере новый барабанщик почувствует себя как дома.