Встав, он проверил заряд «маузера», потом схватил овечью шкуру со своей койки и вышел наружу. И поспешил туда, где Темный Хендрик уже держал лошадей.
О’ва не мог заставить себя подойти к лагерю чужаков ближе, чем на две сотни шагов. Даже с такого расстояния непонятные звуки и запахи, доносившиеся до него, смущали бушмена. Звон топора по дереву, грохот ведер, блеяние козы заставляли его вздрагивать; запах парафина и мыла, кофе и шерстяной одежды тревожили, а голоса людей, говоривших с незнакомыми интонациями и странным присвистом, пугали, как шипение змеи.
Он лежал на земле, и его сердце отчаянно колотилось, когда он шептал Ха’ани:
— Хорошее Дитя наконец со своим племенем. Для нас она потеряна, старая бабушка. Это какая-то болезнь в голове заставляет тебя гнаться за ней. Мы оба хорошо знаем, что другие просто убьют нас, если заметят, что мы здесь.
— Хорошее Дитя ранена. Ты же почитал следы под тем мопане, где лежит ободранный лев, — зашептала в ответ Ха’ани. — Ты же видел кровь на земле.
— Она со своим племенем, — упрямо повторил О’ва. — Они позаботятся о ней. Мы ей больше не нужны. Она ушла ночью и бросила нас, даже не попрощавшись.
— Старый дед, я понимаю, ты говоришь правду, но разве я смогу снова улыбаться, если знаю, как тяжело она ранена? Как я смогу снова спать, если никогда больше не увижу Шасу у ее груди?
— Ты рискуешь нашими жизнями из-за того, кто ушел. Они для нас все равно что мертвы, оставь их в покое.
— Я рискую своей жизнью, мой муж, потому что в ней больше нет для меня смысла, если я не узнаю, что Хорошее Дитя, дочь моего сердца, если не моей утробы, жива и будет жить. Я рискую своей жизнью ради того, чтобы еще раз прикоснуться к Шасе. Я не прошу тебя идти со мной.
Ха’ани встала и, прежде чем старик успел возразить, выскользнула из тени, направляясь к слабому свету костра за деревьями. О’ва поднялся на колени, но храбрость покинула его, и он лег, закрывая голову руками.
— Ох, глупая старая женщина! — жалобно причитал он. — Разве ты не знаешь, что без тебя мое сердце — пустыня? Когда они убьют тебя, я умру сотней твоих смертей!
Ха’ани кралась к лагерю, кружа с подветренной стороны, наблюдая за дымком костра, потому что знала: если лошади и скот почуют ее, то начнут волноваться и шуметь и насторожат людей в лагере. Каждые несколько шагов она припадала к земле и прислушивалась всем своим существом, вглядываясь в тени вокруг фургонов и примитивные хижины лагеря, наблюдая за высокими, очень черными людьми, одетыми в чужеземную одежду и увешанными блестящим железным оружием.