- Вот незадачка-то! - в голосе его звучало злорадство. - Грохнули нашего Васильича. Только что. Прямо на выходе из конторы.
- Что ты говоришь! - я покачал головой. - Надеюсь, мерзавцев задержали на месте?
- Увы… Какой-то подлюка-снайпер. Пока даже не выяснили, откуда он стрелял.
- Жалко. Славный был старикан, хитрый! - я кивнул Хасану, единственному из нас троих ходячему.
- Налей, Хасанушка. Выпьем за упокой души грешной. Все ж таки пользы от генерала нам было немало.
Мастер заплечных дел метнулся к буфету. Мы зазвенели рюмками. Последний глоток «Мартини» ещё не достиг желанного финиша, когда телефон зазвонил вторично.
- Бьюсь об заклад, это Сережа!..
На этот раз трубку взял я. Держа на расстоянии от уха, сухо прокашлялся.
- Слушаю тебя, милый.
- Это я, Павел Игнатьевич…
Я не ошибся. Это и впрямь оказался Сережа, первый зам нашего Васильича. Путано, но твердо, свежеиспеченный начальник управления внутренних дел заверял меня в своем дружеском расположении, поминал старые добрые времена, горько сетовал на случившееся. И не очень понятно было, что подразумевает он под случившимся - кончину своего шефа или стрельбу в ресторане. Но как бы то ни было, говорил он то, что я желал услышать. Вассал припадал к трону и лобызал руку, прося монаршей милости. Я проявил великодушие, и искомую милость в виде моего благословения новый начальник, разумеется, получил. Сережа ещё не был генералом, но очень хотел таковым стать. А ещё он хотел быть живым. Завтра и, если можно, послезавтра. Мое «можно» он услышал.
- Наливай по второй, Хасан, - я положил трубку.
- Власть выразила лояльность. Стало быть, ничего не было. Ни в «Южном», ни в «Харбине». Мы чисты и невинны, аки агнцы.
Хасан с готовностью кивнул, паучье личико палача сморщилось в жутковатую гримаску. Дин однако продолжал хмуриться. Его мало интересовала реакция властей. Зная этого парня, легко было догадаться о том, какой огонь сейчас пышет в груди бывшего диверсанта. Он жаждал расплаты за потерянных ребят. Одного Васильича ему было мало, и, понимая это, я наперед прикидывал, кого ещё можно будет сдать на заклание нашему Молоху.
В жизненной коллизии любой жалостью не суживая веки, трудно, наблюдая за собой, думать хорошо о человеке.
И. Губерман
И вечный бой!
Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль…
Не про кобылицу, - про нас поэт писал! Истинно про нас! Уж на окаянные-то деньки он нагляделся вдосталь. На допросах, говорят, сиживал. До лихости и лютости Демьяна Бедного, конечно, не дорос, но сие, как говорится, не каждому дано.