- Что, без претензий? - не поверив, уточнил Ганс.
- Пусть валят, - я кивнул.
Один из героев в «Списке Шиндлера», помнится, говорил, что более величественно - прощать, нежели наказывать. Дескать, наказать и плебей сумеет, а ты попробуй прости!
Вроде чепуха, а ведь задело это меня тогда прямо до не могу. Словно не к концлагерному чугунку была обращена фраза, а ко мне. В общем Ганс, кривясь и кхакая, поплелся обратно к джипу, его «морячки», разочарованно поплевывая себе под ноги, двинулись к «Тойоте». Снова взревели моторы, мы кое-как разъехались. На прощание я все-таки шоркнул по «Линкольну» боковой скулой бампера. Решеточка у моего бронехода навроде кастета, и борозда получилась что надо!
- Кто такие? - поинтересовался я у начальника охраны.
- Рыбари, - доложил Ганс. - Из «Севдальрыбы». Директор и цуцики. Я им сказал, будут по гроб расплачиваться кетой. Между прочим, почти согласились. Если б не вы…
- Не жадничай, Гансик! - я зевнул. - Кета до наших краев свежей не доплывает. Потравили бы всю контору.
- Я бы им потравил!.. - Ганс ещё что-то там ворчал но мне было уже не до него.
Я сладко зевал. То есть кета, конечно, рыбка неплохая, особенно свежего копчения, только крысятничать - скверная штука. Стоит только привыкнуть, век потом не отучишься.
- Ой, кинотеатр! - Фима крутанулась на сидении с такой резвостью, что на миг мне показалось, её прелестная головка отвинтится вовсе, скатившись к моим ногам. Но все обошлось. Мы как раз проезжали мимо зачуханного строения, с цветастой афишей, и, впившись в неё глазами, Фима умоляюще затеребила мой локоть.
- Давай остановимся! Ну, пожалуйста!
- Чего ради? - я послушно притормозил.
- Я ведь раньше здесь жила. Вон за теми двумя домами. А в этот кинотеатр ходила смотреть фильмы. Еще совсем маленькой девочкой.
Юная Фима была девочкой! Смехота! А кем, интересно, она была сейчас? Я фыркнул. Можно ли Ганса представить школяром в наглаженной рубашке, в галстучке и с портфелем? Можно, конечно. Если предварительно крепко напиться. Тем не менее, машину я остановил, снисходительным взглядом прошелся по непритязательному фасаду здания. Кинотеатр скорее походил на кино-забегаловку, но назывался, разумеется, «Родиной», что должно было по идее обижать, но отчего-то совсем не обижало. Национальное самосознание тесно срослось с национальным самооплевыванием. Хронически унижаемые в собственных глазах мы - о чудо! - постепенно перестали быть таковыми.
- Хочешь зайти?
- А можно? - глаза Фимы загорелись.
Вероятно, ворохнулось под грудью октябрятское прошлое, запалило ностальгическую свечечку. Эта самая свечка, должно быть, и зажглась в её карих глазках. Я улыбнулся. Ощущение было таким, словно заглядываешь в дверную щелку дядиной спальни.