– Про это и говорю. Им не надо было сосредотачиваться на узком участке. Предположим, наши позиции они пропороли едва ли не насквозь. Но теперь их рапира завязла в наших кишках по самую рукоять. Ударили вглубь, понимаете? Им надо было бить уколами, тычками, там, там, там… В разных местах, как действует хороший траншейный рубака с кинжалом. Лезвие прыгает, кусая то грудь, то лицо, то руки. Хороший фехтовальщик нипочем не воткнет клинок по крестовину первым же ударом, потому что рана может быть смертельной, но не мгновенной, вот я к чему.
– Из тебя может получиться недурной тактик.
– Тактика – наука не для меня. Я понимаю так, как вижу, господин унтер. Если мы начнем рыпаться, пытаясь перещеголять француза контратаками, то только истечем кровью на его вертеле. Или что там у нас вместо нее… А вот если стиснуть зубы, напрячь брюшину и схватить француза, как раненый медведь, тогда он бы крепко в нас завяз. Так, что кто-нибудь мог бы хватить его по макушке.
– Кто-то, кого нет, ефрейтор Клейн.
– Так точно, – Клейн погрустнел, – кого нет. Эх, нам бы батальон в резерве, сейчас бы славно по ним саданули…
– Кажется, я зря держал вас на отделении. Вы могли бы стать моим заместителем.
Неуклюжая попытка польстить не обманула «Висельника». И хоть Дирк не мог видеть его лица за скалящимся черепом шлема, он понял, что командир пулеметного отделения усмехнулся.
– Я свое отвоевал, господин унтер. Сами знаете. Госпожа уже пальцем поманила.
– После сегодняшнего боя у многих из нас прибавилось дырок.
– А в штальзарги я не пойду. – Клейн сказал это уверенно и жестко, так, словно рвал предложенный ему контракт. – За свою прежнюю жизнь я слопал слишком много консервов, чтобы самому становиться консервной банкой. Хватит. Повоевал, и будет.
– Твое отделение…
– Моего отделения нет, господин унтер. Спеклось второе пулеметное. Может, двое или трое уцелели. Я теперь как вдовец. Сегодня повоюю – и амба! На увольнительную!
Перебрасываясь на ходу короткими фразами, «Висельники» выбрались на брошенную артиллерийскую позицию, и разговор сам собой оборвался. Здесь уже побывали французы, и позиция походила на разоренную деревню, почерневшую и безлюдную. Три крупповские «семь-семь» по-прежнему смотрели стволами вперед, но выглядели уже неопасными. Замки сняты, хрупкие панорамы разбиты вдребезги. Обслуга не успела далеко уйти. Судя по тому, в каком состоянии были тела, французы рубили их в припадке слепой ярости, хоть ярость обычно и не свойственна мертвецам.
– Идемте, – буркнул Клейн, приподнимая свою изувеченную ногу, чтобы перенести ее через мертвых артиллеристов. – Здесь лежат счастливчики. Им не надо топать дальше.