– Соблаговолите держать это оружие в ножнах! – негодующим тоном потребовала дама, но при этом у нее блеснули глаза. – Мне не по нраву такие речи, ибо клинок бахвала всегда тонок, как жесть; он радует блеском око, но слишком податлив на ощупь.
– Молю вас потрогать и лезвие, и острие, – сказал Марвин, – дабы убедиться, что их пригодность не заслуживает ваших насмешек.
Леди Катарина отрицательно покачала очаровательной головкой:
– Нет уж, сударь. Подобная практичность хороша для седобородых философов со слезящимися глазами, а леди лучше полагаться на интуицию.
– Леди, я боготворю вашу интуицию, – ответил на это Марвин.
– Сударь, ну что вы, обладатель сомнительного оружия неизвестной длины и крепости, можете знать о женской интуиции?
– Леди, сердце мне говорит, что ваша интуиция совершенна и безотказна, что у нее изящная форма и тонкий аромат, что…
– Довольно, сударь! – Леди Катарина густо покраснела и принялась неистово обмахиваться японским веером со сценой инаугурации Йидзи.
Оба умолкли. Разговор шел на Придворном Языке Любви, в котором символическим фигурам речи отведена важнейшая роль. Самые воспитанные и целомудренные дамы не считали такие намеки нарушением этикета, ибо эпоха, в которой они жили, была эпохой дерзких.
Внезапно на обоих участников диалога пала тень серьезности.
Марвин хмурился, перебирая стальные серые пуговицы на белой кружевной сорочке. Леди Катарина тоже казалась озабоченной. Она была одета в платье «голубиный тюльпан», с юбкой клиньями, с алыми прорезями, с модным глубоким декольте, открывающим крепкое розовое брюшко. На ногах – бальные сандалии из дамаскета цвета слоновой кости. Волосы, уложенные в высокую прическу над яшмовой ратуэллой, украшены венком из весенних сниппиний. Марвин отродясь не видел такой красоты.
– Не пора ли нам прекратить эту глупую пикировку? – тихо спросил Марвин. – Не пора ли дать слово нашим сердцам, вместо того чтобы упражняться в бессердечном остроумии?
– Я не смею, – прошептала леди Катарина.
– Но ведь вы Кэти, та самая Кэти, которая любила меня в другом времени и месте, – с горечью проговорил Марвин, – и которая теперь играет со мной, как с едва знакомым ухажером.
– Нельзя говорить о том, что было когда-то, – испуганным шепотом предостерегла Кэти.
– Но вы же меня любили! – пылко воскликнул Марвин. – Попробуйте это отрицать – и сами себе не поверите!
– Да. – Ее голос дрогнул. – Когда-то я вас любила.
– А сейчас?
– Увы…
– Но объясните же почему!
– Нет-нет, я не могу.
– Как вам угодно. Выбор – раб сердца.
– Мне не хочется, чтобы вы в это верили, – мягко произнесла она.