— Что-то вы больно скоры рассуждать. Не успели седлать — гоп на коня! Благо лес близко.
Все разом утихли. Вошел дьячок. Вошел он задыхаясь, потому что был человек грузный, высокий, к тому же бегом бежал.
— Что, окаянные, довели мужика? Живьем сожрали. За все вам зачтется с лихвой! — произнес он вместо приветствия.
Проходя мимо мужиков, он перекидывался с ними двумя-тремя словами; ушел он вместе с батюшкой.
После их ухода все почувствовали облегчение. Некоторые не решались сидеть в присутствии батюшки, теперь усаживались на что придется.
С темнотой многие разошлись по домам.
Остались бдеть лишь бобыли да ровесники покойного, а все больше сродственники.
Все крыльцо заполнили нищие и бродяги, невесть откуда пронюхавшие о случившемся. Чуть где запахнет смертью, они тут как тут, налетают, будто стервятники.
В сенях тоже стояли несколько человек, стояли они, опираясь на посохи, и ждали, когда начнется бдение.
В комнатах среди крестьян шел разговор о созревшей без зерен, пустой пшенице, загубленной засухой, о предстоящем сенокосе.
Про покойника никто не вспоминал, о нем словно совсем забыли.
Двое мужиков из Тодорикиной родни взяли на себя хозяйственные заботы: один поехал с зерном на мельницу, другой затемно отправился в город, чтобы «как раз поспеть к утру, когда лавки откроют».
Близилась ночь. Все стали выказывать нетерпение, боясь, что не успеют они ни выпить, ни закусить, кто-то из мужиков даже крикнул из-за стола:
— Эй, Тодорика! Сусана! Поесть-то дадите ай нет? Оголодали мы, не домой же идти?
Тодорика лежала на кровати в маленькой комнате, окруженная бабами из своей родни; она приподнялась, глянула на собравшихся мутным глазом и сказала Лодовике, жене Крынжала, здоровенной бабе ростом с высокого мужика:
— Дай им поесть. Там на полке хлеб. Кажись, и водку приносили. Эй, Василе, ты куда водку девал?
Василе, юркий, шустрый мужичонко, сморщенный, как печеное яблоко, всегда тершийся около баб, выскочил, как черт из-под печки, нагнулся, пошарил под лавкой, извлек оттуда бутылок восемь водки и ловко сунул себе под мышки.
— Тут они! Куда ж им деваться? — торжественно объявил он.
— Поставь на стол да сала принеси и нарежь.
Лодовике и на стул вставать не понадобилось, протянула она свою громадную лапищу, достала с полки четыре больших каравая пшеничного домашнего хлеба да две кукурузные лепешки. Василе принес из кладовой шмат сала, нарезал аккуратными ломтиками, принес и брынзу. Всей этой снедью окружили водочные бутылки, и смотрелись они теперь не так одиноко.
— Ешьте, пейте, мужички. Только вот стаканов нету, всего-навсего один.