— Упокой его душу, господи! — хором повторили собравшиеся.
Священник был старенький, с окладистой белой бородой, голову он держал слегка криво, набок. С молодых лет служил он в этом селе, тут и состарился.
За похороны и соборования плату он брал умеренную, и люди его за то уважали.
— Прочитаем «Отче наш» за упокой души новопреставленного.
Все сложили ладони и кто громко, кто тихо стали читать молитву. Батюшка стоял посреди горницы, — маленький, толстенький, с седой бородою, глядящей в одну сторону, и головой, чуть наклоненной в другую, — казался он карликом меж великанов.
— Да простятся ему, господи, прегрешения его, — закончил поп молебен и размашисто перекрестился.
— Да простятся… — эхом откликнулось от дома и до ворот.
Батюшка отошел в сторонку, ему уступили место за столом.
— Вот что еси — жизнь человеческая… — начал он. — Еще вчера Тоадер ходил по земле, радовался солнышку ясному, а ныне он спит вечным сном.
— …вечным сном… — согласились остальные.
— Что ж вы его на полу положили, ровно собаку? Нехорошо. Грешно. Человеческое тело есть творение рук божьих. Не пристало ему как скотине на полу валяться. Постелите ему ложе, как полагается у добрых христиан.
Две женщины стали разбирать кровать.
— Сусана, как стелить-то? Тодорика?
Обычно покойника обряжали по хотению живой родни, по их любви к умершему.
— Никудышником он был при жизни, никудышником ему и на смертном одре лежать.
— Ну и злыдня ты, Сусанка. Нешто можно так толковать об отце?
— Замолчи, паскуда! — крикнул брат Тоадера, и в воздухе над головами мелькнул его могучий кулак, но тут же он затрясся в глухих рыданиях.
— Родная кровинушка, она завсегда скажется.
— Это верно. Брат, он и есть брат.
— Нехорошо говоришь. Стыдно перед людьми и грешно перед богом хулить живого, а уж мертвого тем паче, — пожурил батюшка. — Грех этот того более непростителен, что усопший есть отец твой, давший тебе живот, взрастивший тя и разумением наделивший. Нехорошо, Сусана, большой это грех…
— Он нас перед людьми осрамил. Вон всю деревню собрал у нас на дворе.
— Сами небось хороши, на посмешище себя выставили. Из-за вас он кинулся в колодец, из-за лютости вашей…
— Дьявол ему шепнул! — мрачно возразила Тодорика.
— Кинулся, потому как господу так было угодно. Всякая смерть от бога, знать, назначил ему господь такую, — примиряюще сказала какая-то бабка.
— Не от бога, от дурости он в колодец кинулся, — возразила двоюродная сестра Тодорики. — Ежели мы из-за всяких неладов наших почнем в колодец кидаться, колодцев не хватит! Вся деревня вымрет, людей не останется.