Солидный мужчина прихлебывал из толстой фарфоровой кружки с усатым важным Францем-Иосифом — старик его еще с военной службы запомнил — дымящуюся беловатую жидкость. Старик подумал было, что это кофе, да нет, вроде непохоже, коричневины в ней нет, какая в кофе с молоком бывала, когда подавал он его попу по утрам, давно это было, сразу после армии, а эта в синеву отдает. Ни дать ни взять — жуфа, что старуха из конопляного жмыха готовит.
Опрокинув стопку водки, старик почувствовал себя сперва слабым-слабым, а потом сил у него вроде бы прибыло.
«Водка, она водкой и останется», — с удовольствием подумал старик. Тело у него стало легкое, и захотелось ему то ли смеяться, то ли чего-то небывалого, чего и на свете не водится.
Он почувствовал, что проголодался, а при себе у него было ни много ни мало — целых двадцать леев, и, ткнув в соседа пальцем, заказал он и себе кружку «того вон самого».
Девица спорхнула с колен парня, повернулась на носочках, стукнула в закрытое окошко в стене, взяла кружку, поставила на блюдечко, рядом румяный бублик положила и принесла старику. Кружка маленькая, не больше пригоршни. Вместо Франца-Иосифа гусар красуется с саблей наголо. Прямо оторопь берет от такой его отчаянности.
Отхлебнул старик и задумался — отродясь он такого не пробовал. Сладко? Горько? Не разберешь. Однако вкусно, хотя и не крепко. Старик еще разок отхлебнул, да так шумно, что цыгане даже вздрогнули, потом выдохнул: а-ах! — будто обожгло ему горло, и опрокинул кружку залпом.
— Еще желаете? — спросила девица, уже успевшая усесться к пареньку на колени.
— Принеси, голубушка!
Барышня, опять соскочив с колен, подошла сперва к столику, положила окурок в красивую пепельницу, стукнула в окошко, взяла кружку с картинкой, принесла старику и поставила перед ним на блюдечко.
«Не иначе ослицыно молоко», — решил старик. Слыхал он когда-то, что лучше этого молока на свете нет.
После третьей кружки старик подумал, что четвертую не худо бы с кукурузной лепешкой попробовать.
«А у нас на селе у каждого цыгана по ослице. Что ни двор, то животина. Эх-хе, а людям-то и невдомек».
Заказал он и четвертую кружку, больно хотелось с кукурузной лепешкой попробовать. Отломил от лепешки кусок побольше, покрошил в кружку. Чудеса, да и только, будто и не старуха — укороти ей язык, господи! — пекла.
Старик согрелся, повеселел, достал трубочку, постукал ею и спохватился: «Эх, беда! Кисет с табаком дома в кацавейке забыл!»
Однако барышня в легком как пена красном платье сумела и этой беде пособить, принесла ему папироску с золотым ободочком.