Шатаясь как пьяный, Оприш по-стариковски тяжело опускается на тротуар, сжимает руками голову, уставившись под ноги.
Кривоногий фонарщик колпачком на длинном шесте гасит газовые рожки, впуская черную ночь… Надвигаясь, он все растет, он уже выше крыш, выше церкви. Не замечая, сминает он ногой полу пиджака сидящего на тротуаре человека…
Кажется, будто гигантские кривые клещи вцепились в землю, и в этих клещах спеленутый черным саваном ночи спит город…
Перевод М. Ландмана.
Среди бумаг инженера Хатериана было найдено несколько листков из дневника, они проливают некоторый свет на трагическую смерть одного из лучших румынских специалистов…
Из газет
…Каждое утро солнце заглядывает в комнату через дыру в занавеске, сначала зайчик задерживается в правом верхнем углу зеркала, затем движется наискосок к двери.
Раньше это была спальня. Теперь в знойные летние дни опущенные занавески не выдерживают натиска жары, и старые кости кроватей скрипят под тяжестью тишины.
На глухой, без окон стене в черной раме сидит за круглым столом тетушка Мария. Полная, кругленькая, самодовольная. Всякий раз, когда я вхожу в комнату, она мне улыбается.
Не понимаю, откуда берутся на свете такие самодовольные люди? Если ты пышешь здоровьем и у тебя есть несколько гектаров земли, то неужто так важно продемонстрировать еще и белизну своих зубов?
В комнате, где все мертво и немо, где стулья кряхтят, как старые ревматики, где радио уже годами безмолвствует, а с белого абажура лампы «с тех пор» никто не стирал пыль, прилично ли тетушке Марии улыбаться?
Знаю, она была против этого брака. Но с тех пор прошло много времени, и на похоронах она тоже плакала.
Горевала ли она в самом деле? Или плакала оттого, что плакали все, даже чужие? Не знаю. Да и какая разница?
*
Двадцать лет кряду я тащусь на завод. То, что часто меня раздражало адским шумом и треском — машинный зал с гигантскими вертящимися колесами, — теперь меня успокаивает.
Часами я простаиваю перед этими крутящимися махинами. Смотрю на них, смотрю…
Механики думают, что-то не в порядке, суетятся, подвинчивают гайки, шурупы, прислушиваются к двигателю. Их смущает записная книжка у меня в руках, в которой я нет-нет да и делаю пометки, им кажется, что я изучаю механизмы.
На самом деле я только слушаю ревущую песню колес и поддаюсь их завораживающему бегу.
Иногда я прихожу к мысли, что по сравнению с их мощью человек ничтожество, слабее мухи.
Но это не повергает меня в уныние. Я человек науки и верю в силу разума. Жизненный путь я себе наметил и хочу пройти его до конца.