Ах, лучше об этом не думать, зачем думать о печальном. Лучше вспомнить что-нибудь забавное, проказы школьных лет, или помечтать… Вот он вырос, окончил курс, учительствует и помогает родителям. Перво-наперво он хлопочет, чтобы двор был обнесен забором, затем дает отцу деньги на покупку скота. Вот возвращается отец с ярмарки, чуть навеселе, и гонит перед собой курчавых тонконогих овец, радуется, смеется, и сын, глядя на него, тоже радостно улыбается…
Зубчатый храп вгрызается в радужные мечты студента, возвращает его к действительности. Он никак не может решиться, разбудить отца, лишь робко покашливает в надежде, что тот сам проснется, но, не выдержав, тихо трогает его за плечо:
— Батя, повернись на бок, против, храпишь громко, уснуть невозможно.
На некоторое время воцаряется тишина, потом еще более мощный храп сотрясает воздух.
— Батя, батя, повернись!
Заплакал проснувшийся ребенок.
— Ма-а-а-ма!.. Ма-а-а!.. — вопит он.
Никак не уймется. Старуха с трудом поднимается, берет девочку на руки и начинает ходить с ней из угла в угол, успокаивая, качая, напевая что-то.
— Ну вот и поспали! — ворчливо произносит отец, кряхтя встает, напяливает огромный тулуп и идет к печке. Наклонившись, он шарит в золе в поисках огня, потом громко, как кузнечный мех, дует, находит чуть тлеющий уголек, достает из-за печки пук соломы, роняя половину на пол, сует в топку и разжигает.
Сырые поленья горят плохо, потрескивают, дымят, никак не разгорятся, старик изо всех сил дует, чтобы быстрей разгорелось, в конце концов, наглотавшись дыма и закашлявшись, с досадой отходит, предоставив печь самой себе. Печь дымит, ребенок орет, старик брюзжит, кляня свою безрадостную жизнь, доведенную до нищенства женой и детьми.
Постепенно дом нагревается. В комнате становится тепло, уютно. Приносят кукурузу, вылущивают и ставят на плиту варить.
Начинаются разговоры, тары-бары о том о сем, студенту бы теперь в самую пору уснуть, да разве уснешь под этот гул и крик. Проснулись и младшие дети, возятся, пищат, хихикают — в доме благодать, теплынь…
Приподняв одеяло, студент изучает свою впалую больную грудь, костлявые плечи, иссохшие руки и ноги, долго-долго рассматривает он себя при свете керосиновой лампы, спокойно, безразлично, словно глядит на кого-то другого; потом закрывает глаза и вновь погружается в забытье. И снова перед ним проносятся отрывочные, бессвязные видения.
Покосившийся абажур на лампе похож на лихо сдвинутую на ухо шляпу подвыпившего гуляки, тусклый свет лениво растекается по комнате.
А когда через окно заглядывает пышущее здоровьем насмешливое лицо зимней зари, студент засыпает…