В общем, мы договорились на пять статей в “Правду”, с упором на то, что делаем новое, гуманное дело и убийство других этому делу вредит (что, кстати, отлично ложилось в теорию Кропоткина о взаимопомощи). Напоследок Петр Алексеевич долго расспрашивал меня о России, очень радовался нашим артельным и кооперативным успехам и признавался в нелюбви к Европе.
— Такая тоска этот Лондон… Сердечно не люблю я это английское изгнание, а тут еще вся мразь и пакость империализма и реакции.
Кропоткин помолчал и вдруг спросил:
— Как вы думаете, я смогу вернуться в Россию?
— Обязательно вернетесь. Единственно не могу обещать, что скоро.
В прихожей очередной раз застучал дверной молоточек и Софья Григорьевна двинулась отказывать новому посетителю, но на этот раз почему-то впустила визитера в дом. Кропоткин поднялся навстречу гостю — высокому бородатому мужику с хитрыми ирландскими глазами, лбом мыслителя и ровным английским пробором в аккурат посередине головы.
— Позвольте вас представить друг другу, это Михаил, это Джордж.
— Я не вовремя? — спросил тот.
— Мы уже заканчиваем, — заверил я его, пожимая крепкую руку.
— Что обсуждаете?
— Что у террора нет перспектив. И что нельзя бороться с государством методами государства, — обозначил тему Кропоткин.
— О да, это как драться со свиньями, — весело глянул Джордж и продолжил в ответ на наш немой вопрос. — И сами будете в грязи, и что хуже всего, свиньям это нравится.
Разговор завершился под шутки и прибаутки гостя, Петр Алексеевич с удовольствием развлекался этими пустяками, даже рассказывал анекдоты и дурачился, а я прямо наслаждался. Да, высшая роскошь — общение с умными людьми. И только одна мысль не давала мне покоя, вот как так, выдающийся ученый, гуманист, добрейшей души человек, признаваемый всеми анархистами авторитет — и такая громадная пропасть с последователями, которых иначе как со звериным оскалом и бомбой и не представляли. Наверное, нужно быть и политиком, и лидером, а тут, как ни крутись, чистые одежды не сохранишь, все та же драка со свиньями. Так что пусть Петр Алексеевич будет моральным ориентиром, а мы постараемся изгваздаться поменьше.
Лето 1902
Океан так прекрасен! Он величествен, необъятен, суров, он такой… А сказать честно, так это просто масса бесноватой воды, переплыв которую, надо долго оправляться от потрясения.
Так было написано в одной хорошей книжке и я с этим полностью согласен.
Кое-как подняться на ноги я сумел лишь на третий день, судовой врач рекомендовал мне лимоны и обязательно пересилить себя и выйти погулять. Стюард проводил меня на прогулочную палубу, где я привалился к надстройке и старался не глядеть на воду, но через полчасика высасывания нарезанного дольками лимона и вдыхания соленого морского ветра мне и правда полегчало, причем настолько, что захотелось есть.