Земли княжества распродали, пока я воевал, родовое древо сожгли вместе с Вороновым Гнездом во время очередного восстания. Ни княжества, ни рода. Ни-че-го.
И род Гарванов умрет вместе со мной — последним его представителем.
Теперь только и остается смотреть, как символ рода — ворон медленно кружит в пронзительно голубой синеве. Он заберёт меня в Ирий, унесет на своих крыльях к предкам, и тогда моя душа успокоится.
Если, конечно же, предки меня не проклянут и не изгонят, за то, что я так бездарно растратил жизнь и ничего не сделал для рода.
Вдруг ворон, стремительно описав круг, устремился вниз, прямиком ко мне. Неужели начнет клевать живьем?
Нет, ворон ворона узнает, ворон ворона не тронет. Вспомнил почему-то Гарыча, жившего у нас в башне воронятни. Может быть это и есть мой старинный друг? Прилетел со мной проститься?
Нет, любимого ворона семьи давным-давно нет, этот хоть и был на него похож, но он не мог им быть.
Ворон приземлился прямиком на мою грудь, правая лапа едва не угодила в окровавленную рану. Ворон задумчиво наклонил голову набок и уставился на меня блестящими черными глазами.
Я безотрывно смотрел на него, что-то было в его глазах такое — завораживающее. Ворон резко перескочил на наручи панциря, заставив меня вслед повернуть голову. Его когти скребли по черной матовой броне, и он вдруг взял и клюнул меня в запястье.
Какое-то притупленное изумление — я сразу же ощутил, что он клюнул в браслет. В тот проклятый браслет, из-за которого я однажды в порыве гнева и отчаянья едва не отрубил себе руку. Двадцать пять лет я не мог снять браслет, и вот вдруг прилетел ворон, клюнул — и темные деревянные бусины осыпались с кожаного шнурка.
Ощутил облегчение. Ворон снова уставился на меня, склонил голову, приблизившись к лицу, и так внимательно, испытующе заглянул в глаза, словно бы ждал от меня каких-то слов.
Но нет — наверняка он ждал последнего вздоха, последнего удара сердца. Зла на ворона не держал. Теперь я просто добыча.
Толчки в груди становились все более редкими и слабыми, навалилась слабость и безразличие. Теперь лик ворона, нависший надо мной, затмил все вокруг. Кажется, даже небо потемнело и слилось с его чернотой. А может, я просто слишком долго умирал и уже наступила ночь?
Тихо так стало, безмолвно, пусто. Не ощущал я ни запаха сочной весенней травы, ни дуновение ветерка, ни касаний ворона, который — я видел, но не чувствовал — положил мне лапу на щеку, будто бы хотел утешить, хотел сказать, что все закончилось.
А затем чёрные глаза ворона слились с нависающим над нами мраком и я, наконец, провалился в глубокую и такую мягкую и уютную тьму.