К тому же там играет музыка, и не какая-нибудь, а самые что ни на есть «Sous les toits de Paris» – это где Пиаф поет о том, что происходит «под крышами Парижа». К примеру, в последний раз я там слушал Мистингет «Mon homme» – все равно как в московской хинкальной ставили бы «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной». Это ж даже не Пиаф, это каменный век, 1930-е. Зоя Монроз, должно быть, такое слушала в «Гиперболоиде инженера Гарина».
Но тут все с удовольствием внимали тому, как «La femme à vrai dire / N’est faite que pour souffrir / Par les hommes» («Женщина, по правде сказать, создана для того, чтобы мужчины ее мучили»). И моя знакомая хозяйка булочной за соседним столиком, и совсем незнакомая, но привычная женщина средних лет, которая по четвергам ходит сюда с любовником (он дарит ей маленькие смешные подарки вроде майки «Адидас»), а по воскресеньям с мужем и дочерью, кивали в полном согласии. Я нарочно подчеркиваю – в воскресенье, потому что пойдите найдите в центре города вкусное место, открытое, наперекор профсоюзу, в выходной день.
В четверг мы сожрали там утку на двоих (по правде говоря, надо было ее брать на четверых, но это уже чистый свинг) и не жалели о своем обжорстве, а сегодня я пошел туда один с намерением рассказать вам всю правду о своей любимой – свиной вырезке с кровяной колбасой (boudin noir). И знаете, что произошло – как только мне ее принесли, я, потеряв человеческий облик, немедленно на нее набросился, совсем забыв об обязанностях репортера.
Потом были сыры, которые поставляет Мари Катреомм (отличная фамилия Quatrehomme: дословно – «четверо мужчин», поклон Мистингетт). Это семья потомственных сыроторговцев, которая, должно быть, вся пропахла сырами, потому что занимается ими уже целый век. Не буду делать вид, что я разбираюсь во французских сырах. Я вкус в них нахожу, да, но по именам плохо знаю. Для человека, прожившего жизнь среди российского и костромского, это, я считаю, простительно.
Мне повезло, я угодил в этот ресторан чисто случайно и задержался, укрепился, полюбил. И все время думаю, сколько еще замечательных мест я пропустил по незнанию.
Мало ли где они прячутся? Где лучше рыба – в степенном Le Duc на бульваре Распай, месте, которое между тем среди первых в Париже традиционалистов отважилось ввести в меню сырую рыбу? Или чуть подальше на углу с бульваром Монпарнас – в блестящем Le Dôme? Я предпочту «Дюка», хотя буду там чужаком, среди одних и тех же десятилетиями приходящих за рыбкой пожилых господ в костюмах. А мой сосед-антиквар с такой же страстью выберет «Дом», типично парижское заведение, где можно снимать классическую оперетту, – с блеском люстр и зеркал, золотой латунью и серебряным цинком. И с огромным устричным прилавком.