И теперь, много лет спустя, когда Макс Кауфман лежал в постели рядом со мной и разум призывал заговорить, рассказать о безумии и муках Чисаны, тело вспомнило холод и боль. Душа вновь наполнилась страхом и стыдом. Все это глубоко поселилось во мне, возможно, запечатлелось навсегда.
Обрывок воспоминаний пробрался в мысли: больница после Чисаны. Я лежал с воспалением легких, едва живой, и кричал на всех, кто пытался до меня дотронуться. Врач поставил мне диагноз – посттравматический стресс.
– Последствия того, что сотворили с этим юношей, могут длиться годами. Всю жизнь.
Отец нахмурился, смущенный гневом доктора.
– В этом-то весь смысл.
Я осторожно сел на кровати, стараясь не тревожить больную голову. Я решил не будить Макса. Глубоко вдохнув, я подождал, пока успокоится желудок. Эрекция давно прошла.
Я осторожно поднялся на ноги, стараясь, чтобы кровать не скрипнула. Когда я обулся и потянулся за пиджаком, в памяти всплыли обрывки воспоминаний о прошлом вечере. Я держался за Макса. Цеплялся за него. Я оказался в его власти. Он мог бы сделать все, что захотел, и я бы поддался. Но я напился, и он меня не тронул.
Я чувствовал облечение от этого. И желал, чтобы все случилось иначе.
«Нет, я могу сделать лучше…»
Я выскользнул из комнаты и закрыл за собой дверь. Коридоры были пусты. Дом спал, лишь с кухни доносились слабые звуки готовящегося завтрака. Там царила Рамона.
Фейт, чтобы добраться домой, скорее всего, вызвала такси. Чувствуя себя взломщиком в собственном доме, я незаметно направился к гаражу на десять машин. Достал из сейфа первую попавшуюся связку ключей. «Астон-Мартин». Забравшись в машину, я поехал обратно в город. Дважды мне пришлось съезжать на обочину, где меня выворачивало наизнанку.
Пока из меня выливались водка, шампанское, коньяк и кусочка три настоящей еды, я пытался представить, что меня рвет Чисаной. И я очищаюсь от яда, чтобы начать все сначала.
Но оба раза, когда я возвращался в машину, руки дрожали от холода, и на меня набрасывались воспоминания о бесконечных, черных зимних ночах.
«Пожалуйста, хватит. Я могу сделать лучше».
Я отпер входную дверь в пентхаус. Фейт в шелковом халате, свернувшись на диванчике у окна, листала журнал. Над стоящей рядом с ней кружкой завивались усики пара; явно что-то горячее. Фейт наблюдала, как я бросил чемоданчик и скинул ботинки у двери. Избавился от пиджака, и тот тоже оказался на полу.
– Ну, взгляни на себя. Надеюсь, сейчас я наблюдаю «путь позора».
Я сорвал с себя галстук, свободно болтавшийся на шее, и зашагал по коридору.