Пять курсовых, один диплом. Командировки в Питер и Казань. Форумы на Клязьме. Три статьи в «толстяках», общая научная работа уже по выпуску. Данилевский вел его, осторожно поддерживая за локоть на поворотах. На кафедре посмеивались, мол, седина в бороду, бес сами знаете куда. Надо же, столько студенточек, а выбрал кого?
Тим сидел в его кресле, обитом бархатом, которое и на первом-то курсе требовало срочного ремонта, а к пятому и вовсе запылило весь лоск, смотрел, как склоняется над очередным срезовым эссе Григорий Михайлович, и ломал голову — почему он? Школа без медали, институт без красноты, успехи без ошеломления, рвение без особых высот. Данилевский поднимал голову, щурился через толстые линзы очков.
— А может, чайку заварить, как думаете?
И Тим заваривал чай.
Их время текло за этим чаем, за разговорами бесконечными: то о прошлом — тогда слово ценилось тихое, дружочек, чем тише, тем оно честнее было, то о настоящем — не за литературу сейчас, все за пироги, а жаль, сколько хорошего могло быть написано, да незачем, то о будущем — помянешь слова мои, Тимур, бумажную книгу так просто не истребить, она еще поборется, со всеми поборется.
Данилевский стал еще суше, еще медленнее, оборачивал спину мохнатым платком, щурился крепче, говорил тише, но держался все так же прямо, все так же родственно и тепло. Тим приезжал к нему из редакции, привозил сигнальники и спорил над правками. А когда старик засыпал, сидя в бархатном своем кресле, тихонько уходил на кухню. Отмывал пригоревшую яичницу от сковороды и забивал низенький, советский еще холодильник готовыми котлетами, чтобы только разогреть, и ужин готов. Ел Данилевский мало, худел быстро. Тим ловил взглядом слабые движения его иссохших, в переплетении синих венок рук, и внутри него ворочался страх.
— Вы давно у врача были, Григорий Михайлович?
— От старости, дружочек мой, нет лекарства кроме одного, самого надежного, — отвечал тот, улыбался широко и рассеянно. — Может, чайку?
— Что ты к нему шастаешь? — возмущалась бабушка. — Нет бы девушку себе нашел, все со стариком возишься.
— Три года, как защитились, пора бы и честь знать, а? — зубоскалила Танька. — На красный диплом так и не высидел у него, а все сидишь зачем-то.
— Вам нужно больше гулять, Тимур, не тратьте время на пыль и тлен, — мягко просил Данилевский, но смотрел с таким отчаянием, что Тим оставался, заваривал еще чаю, разливал его по фарфоровым чашечкам, слушал, как из этого же сервиза пила однажды коньяк Беллочка Ахмадулина.
В тот день они договорились на семь. Тим успел прикорнуть на короткий час, когда заторможенность отступала, позволяя телу провалиться в блаженный сон, закончил корректуру, пробежался по ней еще раз и даже отправил на верстку очередной бодряк о космическом десанте. Оставалось зайти в магазин, у Данилевского как раз закончился сахар кусочками и таблетки от давления.