Зуев сразу оседает, кашляет, даже галстук дергает, как удавку.
— Нет так нет. Скажу, мистифицируешь, творческая, мать ее, личность.
Пора пятиться к двери, я дергаюсь было, но Зуев поднимает тяжелый взгляд, и ноги тут же отказываются слушаться.
— Но человека к тебе приставим.
— Какого человека?.. — Я совсем обессилел, я почти уже сдался, почти бросился на его широкую грудь со всей правдой, что спрятана у меня за пазухой, но только человека мне и не хватало.
— Редактора! Чтобы следил за тобой, чтобы к письму мотивировал, чтобы ты, стервец такой, аванс отработал вовремя! — Пудовый кулак с грохотом опускается на лаковую столешницу. — И не спорь!
Надо спорить, кричать надо, ногами дрыгать, обещаться уйти к конкуренту, благо тут недалеко, через два этажа. Но до четырех остается тридцать минут. Я чую это кожей, мелким подергиванием желудка, легкой тошнотой и ватностью коленей. Полчаса. Ровно столько нужно среднестатистическому таксисту, чтобы довезти меня из точки А в точку Б. Из редакции — к Катюше.
— Хорошо, редактор так редактор, — выдыхаю я и поворачиваюсь к двери. — Только не эту…
— Ниночку? — хохочет Зуев. — Что ж я — совсем идиот? Хорошего подберу. Серьезного. Поможет тебе, текст причешет. Конфетку мне принесешь.
Я киваю. Я ничего не слышу. Время стремительно уходит. Среднестатистическому таксисту придется гнать.
— Ты уж постарайся, — просит Зуев на прощание.
Дверь распахивается бесшумно, за ней уныло щелкает клавишами редакция, в глубине женского туалета горько плачет Ниночка. Зуев ловит меня у лифта, обхватывает поперек туловища, плечом я чувствую его раскаленную подмышку. Тошнота усиливается.
— Ты уж не подведи, Миш, будь мужиком. Добей. Даже если херня вышла, — шепчет он доверительно. — Мы и херню продадим. Мы все продадим. Только добей в срок.
Подъезжает лифт, я уже не могу дышать, я и двигаться не могу, но заботливые руки Зуева толкают меня в зеркальное нутро лифта.
— Питер! Питер-то как? — вспоминает Зуев в последний момент.
— К черту! — рычу я, барабаня по кнопкам, все равно ехать к Неве, чтобы есть трдельники на книжном сборище посреди бывшей тюрьмы, нет у меня ни сил, ни возможностей.
…Разумеется, я опаздываю. Таксист подгоняет машину к стеклянным дверям, неряшливо паркуется, заезжая правым передним колесом на тротуар. Стоящие в курилке смотрят неодобрительно, нервно втягивают дым, выдыхают резко, а я подбираю за ними табачный дух, как оголодавший выуживает последние картофелины из оставленной на столе упаковке из-под макдаковской фри.
Катюша ненавидит сигареты. Курение — волеизъявление завтрашнего мертвеца стать мертвецом сегодняшним. Мир так и норовит схватить нас за горло, Миша, а ты собираешься помогать ему, отстегивая по двести рублей за пачку толстосумам из правительства? Что значит, почему из правительства? А лоббирует это говнище кто? Так что я не курю. Только замедляюсь возле каждой курилки и жадно дышу чужим дымом.