Бандит задумался.
— Не верится мне, чтобы он нас бросил и в кусты.
— Не верь, но скажи. Ваньша хоть немного не в себе был, но слушал брата названного Пашку-Быка и Лупуса. И ты думаешь, Ваньша взял и по своему разумению сторожа прирезал?
— Мне до сих пор не верится, что Ваньша на мокрое пошел.
— Значит, его кто-то на смертоубийство толкнул? Пашка-Бык мог?
— Нет, — покачал головой Кузьма.
— Остается Лупус?
— Вроде так.
— Кто приказал Ваньшу за ослушание убить?
— Лупус.
— Он вашими, Кузьма, руками вас и извести хочет, чтобы долю не делить, вначале на семерых, теперь уже на четверых. Ты уже не в счет. И ты должен блюсти закон шайки, когда в ней беззаконие.
— Ну я…
— Так как Билыка и Нетопыря в миру зовут?
— Билык — это Петька Назаров. Откуда он — этого я не знаю.
— Васька Нетопырь — кто таков?
— Не обессудьте, вот его я не знаю.
— Так о чем ты беседовал с Чернявеньким?
Федькин сжал губы и отвернулся в сторону.
— Через два дня будем брать Уездный кредитный банк.
— В котором часу?
— В полночь.
— Кто наводчиком у вас?
— Не знаю, — пожевал губы Кузьма, — баба какая-то. Я краем уха слышал, но мог не понять.
3
Лупус, прищурив глаза, внимательно посмотрел на Анну. Женщина ему нравилась не только статью, но чем-то внутренним, каким-то стержнем. Что бы с ней ни происходило, она все равно не потеряет веры в жизнь, в то, что мир состоит не только из плохих людей, но и из хороших. И последних, верила она, больше. Зачастую человек за маской скрывает уязвимость, поэтому хочет показаться скалой. Мужчина поиграл желваками.
— Видимо, Анна, мы с вами одного круга?
— Возможно. — Женщина поставила фужер на стол.
— И нашу жизнь кардинально поменял прошлый февраль. Мы всегда ратовали за прогресс, за демократию, — Лупус выговорил последние слова ироническим тоном, — всегда хотели перемен, но не думали, что они так изменят течение нашей жизни. Могу предположить, что у вас был брат или братья, ждавшие изменений, но когда они летом прошлого года пришли, никто из нас не был готов, чтобы те, о ком мы пеклись, взяли факелы в руки и сожгли дотла наши родовые гнезда, достали вилы и насадили на них нас. Тех, кто никогда не желал им зла, тех, кто всегда им помогал. Я не жалуюсь, просто объясняю, что мне теперь глубоко безразлично наше правительство, начавшее заигрывать с этим, у поляков есть хорошее для них слово «быдло», да, да, быдлом. Я понимаю, что именно это быдло проливает на войне кровь, но без руководства и направления их по нужному курсу, они остаются стадом, которое побежит спасаться в случае опасности. Вы, видимо, заметили по выправке, что я — офицер, и у вас, Анна, возник закономерный вопрос: почему я нахожусь в тылу, а не защищаю отечество от посягательств врагов. Но кого мне защищать? Тех крестьян, что убили моего отца, не сделавшего им никакого зла? Сожженный дом? Что?