— Поехали к тебе. Там все расскажешь.
Вороватая прелестница промолчала и посмотрела на него, как на пустое место. А точнее, так, словно сквозь него, задумавшись о чем-то своем, сейчас неизмеримо более важном. Пахомий Филатыч разозлился.
— Слушай, Евстигнеич мне сказал…
— Что за бред, кто такой Евстигнеич?
— Да сторож на автостоянке… Сказал, что ты не первый разберешь машину. Это правда, Нинон?
— Конечно, беру, а то для чего бы тогда я ключ у тебя вытащила и копию у слесаря заказала? Выгонишь теперь с квартиры, благодетель хренов? А впрочем, это даже неплохо, что я тебя встретила. Забери завтра… нет, уже сегодня утром свою тачку со стоянки в аэропорту, в том, ближнем. Врубаешься?
— Я не понимаю… Это моя машина… Что ты здесь делаешь в темноте?
— Конечно, твоя. Нормальному мужику такой драндулет и даром не нужен. Слушай, Пахомий, иди сейчас на мою… в эту твою гостинку, хорошо? Переночуй, а утром выброси мои вещи в мусорник. Я больше не вернусь, и я там не жила никогда — ты понял?
Пахомий Филатыч услышал в ушах тревожный звон. Знал, что лицо его сейчас налилось кровью и что вид у него не лучший для героя-любовника. Но при чем здесь любовник? А была у него уверенность, что провинившаяся Нинон пойдет сегодня на кой-какие поблажки, и чувствовал уже приятное физиологическое предрасположение, но теперь… Он схватил ее за руку — соприкосновение с шелковистой, юной кожей чуть не довело его до мгновенного, прямо на этом же месте, инфаркта. И тут он наконец понял, что именно его так раздражает последние несколько минут. Запах английского одеколона, которого Пахомий Филатыч так и не смог себе позволить ни при одном из правивших в стране режимов и несмотря на все свое профессорство… Фу!
— Чем это здесь так воняет, Нинон?
— Женишками, Пахомий, женишками… Не нагружай меня сейчас, ладно? Кстати, а как ты меня нашел?
— Не смеши меня, какие-такие женишки в три часа ночи в пустой машине? Это опять бензин просачивается, теперь в него хрен знает чего доливают… Как нашел? А куда ты денешься с твоим умением водить? Ты ж дальше двух кварталов не отъезжаешь. Ладно, я понял, не спалось тебе — так решила покататься по пустым улицам. Давай мы с тобой помиримся, а?
Нинон сбросила его руку со своего плеча — молча, и с такой знакомой ему упрямкой на усталой мордашке. Нет чтобы оценить заботу, беспокойство… Тут у Пахомия Филатыча мелькнула трусливая мыслишка: если бы он и впрямь заботился об этой испорченной девчонке, то не приневоливал бы к разным гадостям, а жил бы с ней в чистой любви, как отец с дочкой, — глядишь кой-чего в благодарность и перепало бы… Он начал было оправдывать себя всегдашней торопливостью и пылкостью не по годам, ведь он из тех, кто и жить торопятся (хорошо сказал поэт!), и чувствовать спешат…