– Потому что такой и есть. Я возвращался со Складов, ты знаешь. Есть такая ватага неподалёку. Этот – новенький. Работал подавальщиком в трактире. Он и бригада каких-то залётных шли за мной от самого Склада. Выслеживали. Этот был у них кем-то вроде проводника. Довели меня почти до места. Выслали разведку. Два бойца и этот парень. Я запутал следы и вывел прямиком в аномалию. Одного застрелил, второй убит молнией, третий… вот он. Пожалел, – коротко и ёмко ответил Дед под конец рубленой своей речи, показав ладонью на умирающего.
– Остальные отстали. Было ещё шесть человек. Но… в общем… видишь: сейчас не до каникул. Надо ехать домой, – закончил он.
Варвара прищурилась, уперла руки в бока и покачалась с носка на пятку.
– Сейчас! С разбегу! – сказала она, словно приняв некое окончательное решение.
Впрочем, почему «словно»?
Вполне буквально: окончательное.
Варвара Ильичёва, только что бывшая «надолбом», перешла в режим «летящего снаряда».
Следующие дни были наполнены самой бурной деятельностью.
Варя готовила, убирала, стирала и вилась вокруг больного. Ставила компрессы на лоб, хотя много ли от них было проку? Вполне квалифицированно поставила капельницу с физиораствором. Смачивала губы водой. Сидела возле топчана, слушала дыхание, готовая начать реанимацию.
И помогло!
Энергия ли её передалась умирающему или умирающий был не вполне умирающий и справился сам? Трудно сказать. Но факт остаётся фактом.
Паренёк перестал размышлять в неведомых далях, стоит ли ему пожить ещё или хватит. Он сделал однозначный выбор в пользу жизни и незамедлительно обгадил всю кровать.
А потом пришёл в себя. Не сразу, а через время, но вернулся из тех мест, откуда дано вернуться не всем.
– Таня? – спросил он у Варвары, едва открыл глаза. – А где Таня?
– Ой! – Варя подпрыгнула от неожиданности.
– Ты не Таня? Не Таня. Где я?
– Деда! Деда! Он очнулся!!!
Короткий и нескладный диалог пришёл к завершению, не успев толком начаться.
Варя, как раз убиравшая выстиранную простыню в короб, что стоял в углу комнаты, прижала руки к груди, а потом выскочила пробкой в дверь.
Вернулась с Дедом.
– Выжил, – сказал тот и опять вздохнул, который десяток раз за эти суматошные дни.
Дед привык быть единовластным хозяином в своих владениях. Изредка, два-три раза в год их расцвечивало искристое присутствие внучки. Он немо любил эти визиты, хоть никогда не признавался в этом, даже в часы внутреннего диалога, которые составляли большую часть его жизни. Одинокой, встроенной в природу, но не в мир людей.
Людей он не шибко жаловал.
Шумные, суетливые, бестолковые. С ними надо было говорить и ладить. А также притворяться, сменяя маски: менялы, охотника, гостя, хозяина и так далее. Не было в том реестре только одного лица: его подлинного. Положение утомительное. И, в общем, исключительно вынужденное, когда привык обходиться единственным собеседником, товарищем и компаньоном – самим собой.