За эти дни я увидел достаточно, чтобы понимать: оставаться здесь нельзя ни в коем случае. Первое, что нужно было сделать – найти приемлемый антисептик, острый нож, какое-нибудь зеркало и избавиться от тату. Затем выяснить о том странном явлении, которое отправило меня сюда. Может быть, оно было цикличным или появлялось в определенных местах. И если поиски затянутся, то открыться как мужчина, потому что быть женщиной мне определенно не понравилось.
Они целиком и полностью подчинялись мужчинам. То есть поколачивать свою жену за нерадивость или болтливость считалось нормой. Выдать замуж дочь или сестру, проиграв в карты, – тоже. Имущественных прав никаких, женщина имела только то, что успела собрать до замужества. Они даже в глаза мужчинам прямо не смотрели – заглядывали снизу вверх. Ко мне отнеслись снисходительно лишь из-за того, что приняли за знатную чужестранку. И то чуть замуж не выдали. Служительницы Равновесия были свободнее, но опять-таки все их изыскания, все их заслуги и открытия принадлежали не им, а Крому Порядка, в том числе и вознаграждение за услуги. И главное: выходили за пределы Крома Порядка они только в сопровождении и путешествовали лишь с мужчинами. Если меня и дальше продолжат считать женщиной, а я найду способ вернуться, то из Крома в одиночку мне не выйти. Если же не найду быстро, то обман вскроется сразу, как только речь зайдет о замужестве. Замужество здесь было обязательным мероприятием. Хорошо еще, права первой ночи нет. И гаремов.
Я стиснул зубы, стараясь не думать о том, что пути назад, возможно, не существовало. Этого не могло быть. Если был вход, то значит, был и выход.
Слуги с ведрами постучались в дверь, наполнили бочку и подали полотенце с мочалом и куском рыхлого мыла, которым можно было чистить посуду от жира – настолько его делали едким. Служанка тихо прошелестела:
- Вам помочь, госпожа?
- Нет, - я повелительно махнул рукой на выход. – Ступай. И дай… - я показал на пустое ведро, делая вид, что не знаю слова.
Служанка послушно поставила его и вышла. Я поплотнее занавесил окно, для вида намочил местное мыло, достал свои принадлежности и, впервые оставшись в одиночестве за эти бесконечные дни, позорно расплакался.
От беспомощности хотелось выть. Вместе с привычной устроенной жизнью в тартарары отправился и контроль. Я был один, совершенно один в этом чертовом мире и не мог ровным счетом ничего. Даже слезы – и те мне не подчинялись.
Я согнулся над бочкой, вцепился в её края до побелевших костяшек. Соленые капли текли по лицу и падали в горячую воду, пуская круги. Беспорядочные всхлипы рвались из груди, сбивая дыхание. С темной смутной поверхности на меня тоскливыми глазами смотрел не уверенный в себе Тихон Викторович, высококлассный специалист двух стран, а маленькая испуганная девочка Лим Тэхон, абсолютно потерянная и не имевшая ни малейшего понятия о своей дальнейшей судьбе.