С тех пор как два часа назад его самолет приземлился в Лос-Анджелесе, он молился больше, чем за всю свою предыдущую жизнь, и все равно не был уверен, что когда-нибудь снова увидит свой дом. Из такси, где он сидел, графство Чероки, штат Техас, казалось все более замечательным местом. Здесь, в Лос-Анджелесе, машины не ехали — они метались и скакали, и у людей, что управляли ими, были одинаково безумные лица.
«Надо быть сумасшедшим, чтобы жить здесь», — подумал Джонни.
Когда его такси остановилось на красный свет, высокий худой мужчина в военной форме внезапно возник посреди плотного людского потока, словно материализовавшись из пустоты, и неожиданно выполнил идеальное сальто. Приземлившись на колени, он залопотал что-то на непонятном Джону Томасу языке. Придурок ненормальный, — проворчал Джон Томас и попытался представить себе Сэм, которую он знал, живущей в подобном месте.
Воспоминание о Сэм вернуло его к мысли о том, зачем он здесь. Он вспомнил тот последний раз, когда видел подругу своего детства, ставшую потом его первой любовью.
Ему было восемнадцать. Джон вспомнил, как ему было больно, когда, стараясь быть мужчиной и не плакать, он поцеловал ее, прощаясь на автобусной остановке. Саманте Карлайл было шестнадцать, и ее также переполняла любовь. Он до сих пор помнил слезы, стоявшие у нее в глазах, провожавших тронувшийся автобус.
Он поежился, вспомнив, как в следующий раз приехал домой — три месяца спустя, на похороны отца, — и узнал, что ее семейство уже перебралось в Калифорнию, ни с кем не попрощавшись и не оставив нового адреса, который помог бы отыскать Саманту.
Он погладил тонкий шрам, ниточкой протянувшийся поперек запястья. В памяти вставали поздние летние вечера, клятвы на крови, обещания, данные друг другу.
Клятвы в вечной дружбе: «Истинный крест, чтоб мне умереть». Ночи, когда немного спадала невыносимая жара тягучих летних дней. И единственными свидетелями их встреч были цикады и кузнечики, устраивавшие сумасшедшую какофонию в ветвях мимоз над головой.
У Джона судорогой свело желудок, когда такси совершило внезапный поворот, и он не знал, было ли это от страха перед дорожным движением, то ли болью от воспоминания о вечере ее шестнадцатилетия, когда они дали совсем другой обет. Обет, после которого они оказались в объятиях друг друга под кронами мимоз.
Джон передернул плечами и закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти выражение на лице Саманты, когда он принимал ее оригинальное признание в любви вместе с ее девственностью — все вместе в тот вечер. Они были так счастливы… и так уверены в будущем.