В лютые зимние морозы — 40–50 градусов по Цельсию — сибирские охотники-профессионалы уходят на всю зиму в тайгу добывать зверя. В одиночку жить и охотиться слишком тяжело. Поэтому в тайгу уходят небольшими группами — по два — три человека. Очень частый вариант — семейная группа, которая состоит из отца, сына в возрасте 17–25 лет (пока не женился) и младшей дочери — 12–15 лет. Они нагружают сани мешками с патронами, капканами, крупой, мукой, сушеными грибами и ягодами, керосином, свечками, мылом, махоркой, самогоном и спиртом. Начинается путь по глубокому снегу в глубину необъятных сибирских лесов, туда, где бродят лишь дикие звери. Там у каждого охотника стоит своя маленькая избушка, срубленная и поставленная, может быть, еще его дедом или прадедом.
В избушке остается жить дочь, взятая вести немудреное хозяйство. Сами же охотники уходят на далекие расстояния и пропадают там по несколько дней, гоняясь за зверем или прячась от непогоды. В избушку они возвращаются только передохнуть. Для переутомленных мужиков, одичавших от жути тайги, такое возвращение — праздник, тем более что они всегда приносят с собой добычу: свежее мясо и шкуры убитых зверей. Девочка делает для охотников все: она приучена стаскивать валенки, снимать пропотевшую одежду, приучена мыть их теплой водой, подавать миски с кашей и мясом, приучена наливать самогон.
Пьяные от усталости, сытости и самогона, охотники теряют человеческий облик: оба, прежде чем завалиться на сутки спать, хватают щуплое тельце своей девочки — дочери и сестры — и по очереди насилуют ее. Собственно, это даже не насилие. Ведь девочки, дочери охотников, и к этому приучены… Такая жизнь продолжается всю долгую сибирскую зиму. Ко времени возвращения домой девочка уже беременна и к родному порогу возвращается она с большим животом. Матери ведут своих дочек к врачу и еще через несколько месяцев — к радости или к горю — рождается младенец, сын неизвестного отца. А чаще такие младенцы гибнут и гибнут с ними вместе в родах несозревшие еще для материнства девочки.
Группа врачей-акушеров собрала наблюдения над ста девочками, родившими благополучно. Исследованию подверглись лишь те, что не достигли 13 лет. Но были и постарше — тех были тысячи. Врачи написали интересную статью, в которой касались лишь медицинской стороны вопроса, без социологии и морали. Но бдительная цензура, тем не менее, схватилась: омский цензор приказал вырезать из уже готового сборника страницы с рассказом о юных роженицах. [86]
… Мне хотелось бы закончить эту главу оптимистически. Ведь речь идет о детях, о нашем будущем. Недавние события как будто дают некоторую надежду на лучшее. Власти Советского Союза склоняются (не так уж важно, по какой причине) к тому, чтобы не скрывать больше от молодых сексуальную грамоту. А где есть грамота, быть может, завтра возникнет и культура. Во всяком случае, в это хотелось бы верить. Хотелось бы… Листаю взятые у соотечественников интервью. Вот запись нашей беседы со Львом К., мастером из ленинградского профтехучилища. Я спросил его, пытался ли кто-нибудь из преподавателей ПТУ говорить с молодежью о сексуальных вопросах. Он ответил, что ежемесячно в училище читали курс лекций по половому образованию. Читали специалисты, кандидаты медицинских и педагогических наук. Учащиеся охотно собирались на эти лекции, но реакция их была, мягко выражаясь, довольно странная, если не сказать полностью неадекватная содержанию лекций. Они смеялись и шутили вслух, когда лектор говорил о том, как опасно применять насилие при первом половом сношении; гримасничали и хохотали, когда речь шла о важности ласк в любовных отношениях, и пожимали плечами, когда речь шла о противозачаточных средствах. Мастер рассказывал обо всем этом с явным огорчением. Человек серьезный и в то же время добродушный, он не раздражается на оставленных им в Ленинграде девчонок и мальчишек, а скорее жалеет их. Но одно он сказал очень твердо: „Я ни за что не отдал бы собственного ребенка в общежитие. Ни за что…”