женой. Судьба моей матери была не лучше. Она вышла замуж в конце 30-х годов, и ее кровать стояла за шкафами в той же комнате, где спали дедушка и бабушка. Мама годами скрывала от родителей свою интимную жизнь. Нервное напряжение не прошло бесследно: она заболела мозговой болезнью”.
Другой одессит, шофер Илья П., 57 лет, дополняет своего земляка-инженера. У него были подруги, и это делало его особенно уязвимым в коммунальной войне всех против всех. „Приглашать к себе в дом женщину было крайне рискованно, — вспоминает шофер-одессит Илья П. — Я нарочно не выходил встречать ее на улицу, чтобы нас не видели вместе. Когда раздавался звонок у дверей, я мчался по коридору, чтобы открыть входную дверь раньше, чем выскочат любопытствующие соседки. Но мне редко удавалось избавиться от их расспросов: Кто эта дама?” Даже если мои соседки не успевали рассмотреть пришелицу, они не терялись: через пять — десять минут после ее прихода раздавался стук в дверь и одна из соседок всовывала в комнату свою голову: „Будьте добры — ложечку соли”. Соль была тут ни при чем, просто этим бабам не терпелось узнать, кто пришел, как она выглядит, одет ли я или раздет, какое у меня выражение лица. Вся эта информация немедленно становилась предметом обсуждения на общей кухне, во дворе, на улице”.
Для надзора над обитателем коммунальной квартиры есть и другая причина. Дворник дома — профессиональный информатор милиции и КГБ. В этих организациях желают знать подноготную каждого гражданина. Илья мог убедиться: им это удается. Когда он подал документы на выезд из страны, чиновник в ОВИРе (отдел КГБ, выдающий разрешения на выезд) выговаривал ему: „Мы про тебя все знаем: ты баб к себе водишь. Смотри, за такое поведение мы можем тебя не выпустить. И что это за мода — тебе 5 2, а женщина к тебе ходит 27 лет…” Столь точную информацию чиновник мог получить только от дворника или соседей незадачливого шофера. Кстати, такая интимная информация служит властям для любых форм давления, для отказа в выезде („аморальное поведение!”) и для других форм административного преследования.
Столкнуться по поводу своей личной жизни с милицией пришлось и тому инженеру-одесситу, чье интервью мы привели выше. В средине 70-х годов он разошелся с женой и до выезда из СССР несколько лет жил один. По доносу соседей его дважды вызывал к себе участковый милиционер. „К тебе ходят женщины, — грозно начинал страж закона. — Почему ты занимаешься развратом?” „Я не занимаюсь развратом, — оборонялся инженер, — ко мне ходит одна женщина. Это моя подруга”. Но ведь ты с ней не расписан, на каком же основании она к тебе ходит?” — не унимался милиционер. „Мы любим друг друга”. „Если любишь — женись, — резюмировал милиционер, — а бардак тут устраивать мы тебе не позволим”. Была в этих диалогах, происходивших в 1975 году, еще одна деталь, отражающая темноту и элементарную безграмотность массовой советской публики. Милиционер говорил: „Вот ты водишь к себе женщину, а в квартире одна уборная и одна ванная, а вдруг она больная и заразит соседей?!”