По дороге, вспомнив о просьбе Ражбадина, свернул к его сакле. Никогда в его дом я не входил. Если в нашем ауле обо всех семьях узнают что-то, а потом говорят и передают, то этого нельзя было сказать о семье Ражбадина. Может быть, это объясняется тем, что мало к ним ходят, и семья, не считая самого директора, замкнутая и необщительная. Но люди строили всякие догадки. Год от года супруги отходили друг от друга, отношения становились холодными, и постепенно наступило равнодушие, не простое безразличие, нет, а угнетающее, терзающее душу сомнениями и тревогами состояние. И сколько бы Ражбадин ни пытался вернуть былое тепло в семейный очаг, ничего не получалось, — каждый раз он наталкивался на беспросветную покорность им же придуманной судьбы, на обреченность скоротать оставшиеся дни в этом ужасном состоянии. Как объяснить, как понять такую покорность «судьбе» со стороны Анай, кроме как неопознанной болезнью или же слабоумием. И вот с такими мыслями я вхожу в саклю Ражбадина. Да, жена моя права, — убогий вид сакли вызывает разочарование. Неужели бывший столько лет и председателем, и директором, этот Ражбадин не имел возможности построить себе дом? Крутая каменная лестница вела наверх, на второй этаж, я с трудом ее преодолел. На веранде Анай стирала белье. С тех пор, как я видел ее раньше, а времени прошло немало, лицо у нее как-то увяло, щеки запали.
— Добрый день, Анай.
— Добрый, добрый, Мубарак, как ты нашел дорогу к нам? — приветливо сказала она, чего я от нее никак не ожидал.
— Да вот, муж твой послал.
— А что, он уезжает куда? — в голосе ее прозвучала тревога.
И, глядя на нее, я отверг прежнее свое мнение о ней. Люди были неправы, когда говорили, что из нее и щипцами не вытянешь слова. Просто люди наговаривают. Очень даже общительная Анай, со мной ласкова.
— Не знаю, Анай, — передаю я ей бумагу.
— Что это? — взяла она мокрыми пальцами за краешек и положила на подоконник.
— Путевка для тебя, Анай, в санаторий.
— Зачем? Я же не больная. Какой санаторий, и дня не смогу, зря все это выдумывает Ражбадин. А может быть, он просто хочет избавиться от меня?
— Что ты, Анай, как ты можешь говорить такое? Он же…
— Да, да, я знаю, я плохая, он хороший, он добрый, великодушный…
— И нет ничего дурного, Анай, поезжай, отдохни месяц, тем более, путевка оплачена…
— Как вы живете, как дети? Я никуда не хожу, вот все на ферме да здесь… — проговорила Анай, и на глаза ее навернулись слезы, а может быть, это были капли воды от стирки.
Мне стало не по себе, и я поспешил уйти, какой-то все же неприятный осадок остался у меня от посещения этого дома. Что-то здесь было не так, что-то настораживало, какая-то напряженность чувствовалась даже в воздухе. Однако, по-моему, люди об Анай говорят несправедливо лишнее и незаслуженное. Сказано же: у одних даже вата шуршит, а у других и орехи не трещат.