Фатеева приготовилась было к заученному трюку, но барин уверенным движением отнял её руку от высокого бюста.
— Мадемуазель, прошу вас, выслушайте меня. Я мужчина холостой, но у меня есть Любовь. Её скромному облику далеко до вашего, но, право слово, моё сердце обрело оберег от соблазнов. Ваши прелести на меня не подействуют.
— Говорите, на ваше благородие не повлияю? Применю-ка я усиленный натиск.
Дерзкая барышня возвысилась над сыщиком и, не промолвив ни слова, мгновенно его обняла и впилась в губы. Вострин мычал, лишённый дара речи, а соблазнительница крепко прижимала к нему молодое тело. Барские бледные руки исходили мелкой дрожью. Якуб ни за что не предусмотрел бы эту оказию, но Сергеевский проявил бурный нрав. Он кинулся к несостоявшейся невесте. Смелый порыв был обречён на неудачу, чьим истоком стал Добровольский. Учитель врезался в собственного директора.
Диспозиция изменилась столь быстро, что Якуб в любом случае не успел бы применить мозг.
В новом расположении фигурантов Добровольский крепко держал замершего подчинённого за руки. Фатеева встала невдалеке, между её губок сверкал жемчужный блеск, а шемизетка учащённо натягивалась под изящными пальцами.
Голос директора гимназии громыхал среди нарядной комнаты.
— Именем министра народного просвещения заявляю, что только что свершилось покушение на вышестоящее лицо. Решением суда Сергеевский отправляется в карцер.
— Бог с вами, я ни о чём не думал. Я не покушался…
— Не смейте лгать. Вы непочтительно кинулись к вышестоящему лицу и, если бы не его телосложение, сбили бы его с ног. Добро пожаловать в карцер на шесть, нет, на восемь месяцев.
Вострин ещё не оправился от плотского воздействия, но, dzięki Bogu, высказывание противника достигло его разума.
— Моего клиента поместят в карцер, да на долгий срок? Не представляю, где здесь ваша юрисдикция. Фамилия вашего благородия не «Пришибеев».
Казалось, усы Добровольского приобрели суровый абрис.
— Я директор гимназии, а Сергеевский мой подчинённый. Он взбунтовался, а вы, любезный, поддерживаете преступника.
Власть господина Добровольского и его пассии оказалась непреодолимой. По пути домой Вострин держался за бакенбарды, между которыми пока не схлынула краска.
— Срочно надо сходить в церковь. Поистине вампирша, а то и суккуб! Надеюсь, скоро приду в себя. — Далее он упомянул свою невенчанную любовь. — Сколько лет живу в чистых отношениях, а нынче на нашу голову обрушился соблазн.
В привычном особняке, в родной гостиной на втором этаже, сигара легла было между бледными пальцами, но на глаза Василию Леонтьевичу попался непрочитанный лист из электрической почты. Не находя себе другого занятия, барин притронулся к чужому письму.