– Знаешь, если бы у меня была такая девушка, то я бы за ней присматривал, – сказал через минутку Трупак. – Я бы никогда в жизни такого не устроил. Я бы заботился о ней каждый день.
– Он же просто хотел потрахаться, я ебу. Что вообще за проблемы, а? Нам ведь по восемнадцать, – Быль сплюнул. – Пойдемте отсюда, сука, ненавижу эту песню.
– Ее ж вроде каждый натягивает, Каролину-то, – заметил Трупак.
– Ну наверняка не ты, – ответил ему Быль.
– Пойдем, – попросил я их.
И мы пошли, чтобы никогда не вернуться. Остатки группы пытались исключительно неудачно сыграть песню, но Ярецкий, не пойми зачем, когда мы были уже снаружи замка, совершенно не слушая то, что играла его группа, завыл, что «Машина резко повернула, хоть были выключены фары».
Миколай / Черный свет
День клонится к закату. С секунды на секунду все становится темнее. Мы стоим на площади напротив ратуши. Прежде всего, напротив ратуши стоит отец. Можно сказать, что весь он – стояние. Ноги расставлены, руки сплетены на груди, готовый ко всему, что хотело бы попытаться его опрокинуть. С губ его срывается пар – целые клубы, словно он курит сигару. Всматриваясь в окна дома, он почти не моргает. К его ноге прижимается перепуганный маленький песик: полукровка, пепельная овчарка. Ольчак принес его сегодня утром, не стал говорить откуда, просто поставил пса на кухне, отец посмотрел на того и кивнул. Пес моментально обмочился.
– Как ты его назовешь? – спросил я.
– Я же говорил: Рокки, – ответил он совершенно невозмутимо.
Теперь Рокки осматривается, перепуганный окружением. Тоненький красный поводок исчезает в ладони отца.
– Правда не хочешь? – спрашивает Юстина.
Отец сжимает кулаки.
– Нет, – отвечает через мгновение.
– Тогда зачем все это делаешь? – спрашивает она, закуривая. Я прижимаюсь к ней. Вечер исключительно холодный, холод вползает под одежду, морозит кожу. Я подпрыгиваю на месте, чтобы его выгнать.
– Я не хочу управлять, Юстинка. Ни за что на свете, – отвечает отец.
– Если вы хотите отозвать бургомистра, то у вас должен быть кандидат на ее место. – Юстина тоже всматривается в дом, загипнотизированная его фасадом, цвета горелого вареника. Люди на улицах поворачиваются в нашу сторону, машут руками, приветствуют нас. На каждом столбе, на заборах висят плакаты: однотонные, белые, на них жирная красная надпись: ЗЫБОРК, РЕФЕРЕНДУМ. Ниже – фигура ковбоя, как на старом плакате «Солидарности».[100] У ковбоя должно быть лицо моего отца, а не Гэри Купера.
– Угу. Может, Агата согласится, – отвечает отец. – Она была бы неплоха. Была бы неплоха и Валиновская. Да, была бы и правда нормальной. Но обе пока не согласились.