Я не могу этого найти. Но оно где-то есть. Где-то в моем теле. Спрятанное, введенное под кожу. Оно было у меня, когда я ударил Ведьмака. Было, когда я стоял напротив пистолета, направленного Тобеком в Кальта.
Теперь он отдает пистолет одному из своих людей, тайком, создавая из его и своего плаща отгораживающий их на миг занавес.
Булинская стоит ровно, словно на линейке, губы ее сжаты в бледную полоску.
– Видите? – обращается отец к бургомистерше.
Из ее рта вырывается тихое и бесформенное: «добрый вечер», которое скатывается по ступенькам и разбивается у ног людей, словно стеклянный шар. Все взрываются смехом. Им и правда ужасно весело.
– Мы все вам благодарны. Госпожа Добочинская благодарна вам за статьи в прессе, за попытку вышибить ее с работы. Госпожа Валиновская – за злоречие, за доносы кураторам, за персональное унижение. Господин Мачеяк – за бесконечные инспекции. Да что там, мы-то справимся. Госпожа Глушак, из Колонии, которую вы готовитесь разрушить, где нет санитаров, госпожа Глушак, у которой злокачественная опухоль, но которую не берут даже в хоспис благодаря вашим усилиям, тоже вас благодарит, – говорит мой отец и в доверительном жесте кладет бургомистерше руку на плечо.
Кафель пытается сделать шаг к нему как профессиональный охранник, но дорогу ему снова заступает Тобек.
Только теперь я вижу, что за людьми стоят уже четыре полицейских машины, то есть, похоже, все полицейские силы Зыборка. Эти растерянные гусары сейчас курят и держат руки в карманах или на кобурах пистолетов, из которых они пока что, самое большее, целились по пьянке в своих жен.
– И господин Маяк из Колонии. Господин Хлабак, выставленный из продмага, который был единственным средством его существования, потому что – а зачем бы, если рядом есть «Теско», а в помещении магазина ваша кузина может открыть косметический салон – и это славно. И госпожа Бурджинская, чей сын – помните же того молодого, который на совете города встал, протестуя против самоуправства гангстеров, – потом был побит неизвестными. И госпожа Бернат, ой, госпожа Бернат вам ужасно благодарна.
Лицо Булинской уже не натянуто, но вогнуто, оно напоминает сжатое в руках старое яблоко. Она что-то говорит, открывает рот, тихо, но я не слышу, крики отца заглушают все остальное.
– И мои дети, которых едва живьем не сожгли. Мои собственные дети. Они тоже вам за это благодарны, – он сильно прижимает Булинскую к себе, чтобы потом ее отпустить.
Люди уже не рукоплещут, вместо этого они – кричат. Да на хрен ее! Под стражу! Убийца! Отец завел их, как старые будильники. Если бы не полиция, на которую они время от времени оглядываются, наверняка порвали бы ее в клочья. Булинская все время пытается что-то сказать, но не в силах выдавить из себя и звука.