– Тысяча! – кричат люди. – Тысяча!
Аплодируют, громче, словно хотели бы этим шумом поднять на воздух весь город, вычеркнуть все.
– Тысяча. Помните, – говорит мой отец и сползает на землю.
Я подбегаю, и вместе с Гжесем мы в последний момент успеваем его подхватить.
– Как я выгляжу?
Ну что ж, выглядит не лучшим образом.
– Неплохо, – отвечаю я.
Он вытягивает руки. Пиджак ему короток. Рукава ползут по предплечьям, словно хотели бы закататься. Выглядит он неважно еще и потому, что ему плохо стоится перед зеркалом; видно, как все, что на нем надето, ужасно его смущает.
– Говори искренне. У меня другого нету, – Гжесь касается своего лица. Может, выглядит он плохо потому, что постригся машинкой и теперь напоминает некрасивого, испитого подростка.
– Выглядит как с первого причастия, нет? – спрашивает он.
– Выглядит как со стодневки.
– Но выхода у меня нет, – заявляет Гжесь, прикладывая ладони к полам пиджака.
– Да, выхода у тебя нет.
Я впервые в этой комнате. Это спальня Агаты и Томаша.
Мы пришли сюда, потому что только тут есть большое зеркало, встроенное в раздвижную дверь шкафа, где можно увидеть себя в полный рост. Помещение тесное: свободное пространство, не больше метра, вокруг большой супружеской кровати, покрытой однотонным бежевым бельем.
По обе стороны кровати на ночных столиках – высокие стопки книг. Я гляжу на названия, чтобы не смотреть на саму кровать. Со стороны Агаты – детективы, любовные романы, Стиг Ларссон, кроссворды, книги о похудении, что-то там о поисках внутреннего покоя с виднеющимся на обложке пастельным рисунком лиса, всматривающегося в чащу. Со стороны Томаша исторические книги, заговоры и шпионаж, дневники из Вестерплатте [109]. И книга Миколая. Читанная. С закладкой где-то посредине.
Я так и не дочитала ее до конца. Это плохая книга. Миколай мог бы написать хорошую, но боялся.
Но мне кажется, что в последнее время Миколай перестал бояться.
Мы занимались любовью вчера ночью. Возможно, впервые с того момента, как я ударила его по башке. Было хорошо. Мы оба были расслаблены и неторопливы. Он прикасался ко мне всюду, интересовался мной, как ребенок, что хочет везде заглянуть, мы словно делали это впервые, и мне это нравилось: то, насколько он мной заинтересован. Засовывал нос мне в пупок, в задницу, между ног, в подмышки. Сосал пальцы моих ног, словно карамельки. На короткий момент разводил и снова сводил мои ноги, словно они были гармонью. Но делал это настолько быстро, что оно не успевало сделаться глупым. Целовал меня в голени и бедра, словно хотел их съесть. Долго лизал меня. Когда-то умел это хорошо делать, а теперь – вспоминал. Кроме того, мне казалось, что он вырос. Что его теперь немного больше. Когда я касалась его кожи, рук, там было больше твердости, меньше ваты, меньше теста. Может, он и не набрал мускулов, но словно бы сильнее оформился.