Мы все сидим на пластиковых офисных креслах. Он вертится, словно ему неудобно. Мужик за столиком рядом, худой и лысый, с резкими чертами лица и в потрепанной одежде что-то тихо говорит полной женщине, так тихо, что той приходится читать у него по губам. Выглядит он немного как Пыздра из «Яношика» [114]. Когда говорит, легонько и мягко шевелит пальцами, словно играя на невидимом инструменте.
– Как Рокки? – спрашивает отец.
– Рокки хорошо, по крайней мере, перестал мочиться, – отвечаю я.
– Но теперь на всех лает. Даже в доме. Сдуреть можно, – говорит Агата.
– Справляешься? – спрашивает отец.
– Ольчак порой не слышит, что я ему говорю, – Агата бледно улыбается, отец пожимает ей руку. Кажется, она измазала себе веки углем; с того времени, как занялась пекарней, она практически не спит.
– Так говори громче, – отец целует ей ладонь и еще сильнее пожимает.
Некоторое время они изучают друг друга, сперва словно осматривают лица, замечая морщинки, и только потом смотрят друг другу в глаза, и тогда мне кажется, что они что-то говорят себе без слов, что одним морганием, движениями зрачков дают себе некие знаки.
Наконец они вырываются из этого, словно нельзя, чтобы они впали в это забытье на дольше; отец отпускает ладонь Агаты, направляет взгляд снова на стол.
– Сколько человек проголосовало? – спрашивает отец.
– Больше двух тысяч, – отвечаю я.
– Очередь была от входа в школу до самого магазина, – сложно сказать, гордится ли этим Агата. Просто передает ему факты.
– Наверняка они уже внесли протест в суд, насчет законности референдума, – отец чешет голову, осматривает зал, перехватывает несколько взглядов людей, которые сидят за другими столиками. – Внесут протест, суд пару месяцев станет рассматривать, даже если признает законность, то, пока закончится, случится еще многое.
Из этого зала его заберут в камеру. Там он сидит еще с восьмью людьми. Несколько ботает по фене. Отец над этим смеется. Смеялся, когда рассказывал мне о разных словах, которые те используют. Говорит, что преступники – дебилы, даже кто сидит за тяжелые (один мужик из его камеры живьем закопал жену и ее любовника). Не испытывает к ним никакого уважения. Знает, что сильнее всех их. Сказал им, что он никакой не бандит, но если они к нему подойдут, то поубивает их голыми руками. Рассказывал нам об этом без тени улыбки, глядя в стену, словно то, что он говорит, читал с экрана подсказки.
Не захотел находиться в тюремной больнице. Вычеркнул из головы, что у него был инфаркт и операция. На каждый вопрос о здоровье отвечал, что чувствует себя прекрасно, и словно в доказательство напрягал все мышцы, показывал, что тело его работает безукоризненно, как хорошо смазанная машина.