С тех пор, как умерла Дарья, я не вырос ни на сантиметр.
Под костелом – много людей. Не слышно смеха, как некогда, шуток, анекдотов и криков, что, мол, Бог рождается с Иисусом, чтобы хоть на миг спасти Зыборк.
Я беру Юстину за руку. В темноте костел кажется замком, остроконечные шпили втыкаются в небо, из открытых дверей бьет яркий, больничный свет, собирающийся в шар, он пульсирует во тьме, как багровая звезда.
– Похоже, лампочки они сменили на энергосберегающие, – говорит Гжесь.
В воздухе разносится голос ксендза: воющий и протяжный, словно от зажеванной в магнитофоне кассеты.
Мы подходим к костелу. Сперва я никого не узнаю. Люди, которые стоят снаружи, развернуты к свету, они кажутся одинаковыми в тяжелых, серых пальто, беретах и шапках.
«Господи, пророки обещали приход нового света для людей, живущих во тьме», – говорит ксендз.
– Гловацкий, – слышно откуда-то со стороны. Люди поворачиваются к нам. Сперва не понять, кто это. Потом становится понятным. Чокнутый в черном, обтягивающем «флаерсе», в клетчатой кепке, с сигаретой во рту, медленно бредет в нашу сторону, шаркая по асфальту, чтобы не упасть.
«Господи, твое вековечное Слово явилось меж нас», – говорит ксендз.
– Дай мне помолиться, – говорит Гжесь. Я вижу, как он изо всех сил стискивает зубы. Как напрягается, словно бы вот-вот готовился принять на грудь штангу.
– Переебало тебя, а? – спрашивает Чокнутый и сплевывает на землю, протягивает Гжесю руку, смотрит на руку, потом на него. Гжесь, вместо того чтобы подать ему ладонь, прячет ее в карман.
– Чего хочешь? – спрашиваю я.
Чокнутый улыбается, снова сплевывает на землю.
– Так кто из вас теперь будет бургомистром?
Кто-то еще идет в нашу сторону. Какие-то фигуры, непросто понять, кто это, абрисы курток, капюшонов, ботинок заслоняют свет. Юстина сильнее сжимает мою руку.
Помню, что с полтора десятка лет тому, когда мы были в лицее, люди обменивались у костела пожеланиями так громко, что иной раз ксендз в микрофон просил соблюдать порядок тех мирян, что стоят снаружи.
Сейчас никто ничего не говорит. Никто ничего не желает друг другу. Никто не смеется.
– Спрашиваю, потому что хотелось бы знать, с кем из вас договариваться, – Чокнутый смеется.
– Ну, ты ведь с любым сумеешь договориться, – отвечаю я.
– Ну, с вами, сука, как-то не получается, – говорит он.
«Господи, пусть рождение Иисуса разгонит тьму греха и наделит нас светом Твоей Истины», – выводит ксендз. Его голос пружинит, повисает на миг в воздухе, чтобы сразу же отскочить, полететь в другую сторону, словно порвавшаяся веревка.