– Погоди. Погоди, я тебя прошу. Погоди. Миколай, сядь на жопу, еще на минутку, – Гжесь хватает меня за плечо и сильно сжимает, и тянет вниз.
– Да, возможно. Важно, чтобы это закончилось, – кивает отец.
– Это вот-вот рассыплется. Мы должны попытаться сделать это так. Я тебе говорил. Сам я не справлюсь, – Гжесь наклоняется к отцу.
– Ты уверен, что он справится? – спрашивает отец, я смотрю на него, но он прячет глаза.
– Другого выхода нет. Нужно быстро. Лучше – сегодня, – говорит Гжесь.
– Это рискованно, – отвечает отец. – Очень рискованно. Все можно испортить.
Снова отводит взгляд. Я выиграл. Я придавил его к стене. Он меня испугался.
– Если станем ждать, то наверняка все испортим, – говорит Гжесь.
Отец наконец смотрит на меня, в его глазах что-то взблескивает, может, это умирающая вежливость, а может, просто в его теле, когда я на него напал, что-то лопнуло, и у него инсульт, организм только сейчас начинает понимать, а это – побочные эффекты.
– Будь что будет, – говорит отец, ударяет в стол двумя ладонями. Встает.
– То есть что? Я должен сделать, как договорились? – удостоверяется Гжесь.
– Будь внимательнее к Агате, – отвечает отец.
– Я не могу раздвоиться. Она и сама за собой прекрасно присматривает, – вскидывает голову Гжесь.
– Ты справишься, – говорит отец. Кладет руку ему на плечо. Сильно сжимает. – Ты справишься, сынок.
Кажется, он вот-вот расплачется. Хватит. Я выиграл. Я встаю и выхожу.
– Погоди! – кричит мне вслед Гжесь.
– Зачем? – спрашиваю я.
– Погоди, – повторяет он.
– Три минуты прошли, Гловацкий, – охранник постукивает пальцем в часы.
Отец втягивает еще глоток воздуха, прикладывает ладони к лицу, а когда отводит их, то выглядит совершенно обычно, будто сидел дома, ел обед и смотрел бокс по телевизору.
– Сделайте это сегодня, – говорит он.
– Мы сделаем это сегодня, – отвечает Гжесь.
– Только – смотри за ним. Ты после последнего пил так, что в ванной два дня лежал. А он что сделает? Снова присядет на наркоту? – показывает на меня отец.
Я подхожу к ним. Наклоняюсь над столом. Говорю тихо, так, чтобы услышали только он и Гжесь.
– Последнее. Послушай, – говорю я. Отец смотрит на меня. – Не говори обо мне в третьем лице, когда на меня смотришь. – Отец не сводит с меня глаз. – И не говори ничего о моей жене. Никогда больше.
– Хорошо, Миколай, не буду, – отвечает он без следа эмоций, словно бы я за обедом попросил его передать хлеб, а потом он отворачивается, подходит к охраннику и еще раз медленно поднимает руки.