Юстина / Пятнадцать шагов
– Они оба уже мертвы. Тот, что лежит подальше, это Марек. Так мне кажется, – говорит голос.
Слова тише твоего дыхания, приходится придвинуться, чтобы лучше его слышать.
– Ты можешь встать? – спрашиваешь ты у голоса.
– Ноги. Поломали ноги, – отвечает тот хрипло.
Ты придвигаешься, подползаешь, думаешь, так безопасней, неизвестно почему ты боишься встать.
– Порой дают воду, – говорит голос. – Опускают сверху. В ведре. Я туда подползаю. Он был прав, в воде что-то есть, отключает мозг, какой-то наркотик. И может, тебя тут нет, кем бы ты ни была, может, это наркотик так действует.
– Я тут на самом деле.
– А что такое «на самом деле»? Сколько мне осталось? – спрашивает он.
– Понятия не имею, – говоришь ты. Потому что не знаешь. Может, несколько минут. Может – несколько часов.
– Мацюсь умер вчера, лежит недалеко, так мне кажется, что вчера, потому что вода была только раз. Кажется, покончил с собой.
Он близко. На расстоянии руки. Ты чувствуешь материал под пальцами, а потом – под материалом – тело, мягкое и едва теплое. Передвигаешь руку вниз, находишь ладонь. Она хватает твою. Сжимает так сильно, как только может. То есть – слабо.
– Мы ехали вместе на машине. Ты и я. Я и твой голос, – говорит он.
– Ксендз Бернат. Это вы.
Он чуть сильнее сжимает пальцы на твоей руке, таким образом утвердительно отвечая на твой вопрос.
– Я исповедовал его перед смертью.
– Мацюся?
– Да, – с каждым произносимым словом он теряет силы.
– И Марка, сына Берната, – добавляешь ты.
– Если бы я сказал людям, сказал полиции – не было бы меня здесь.
– Кому сказал? Что?
– Если бы я сказал, что они сделали, – говорит он настолько тихо, что тебе приходится приблизить ухо к его губам, это просто хриплый выдох, который едва складывается в слова.
– Кальту? – спрашиваешь ты.
Он отвечает что-то невнятное. Ты подкладываешь ему под голову здоровую руку. Может, тогда у него окажется больше сил, чтобы говорить. Может, будет лучше слышно.
– Кальт ко мне никогда не приходил.
– К вам – то есть куда? В костел?
– Раз он пришел в мой дом. Чтобы я бургомистерше не мешал. Потому что будут проблемы. А потом мне убили собаку. Убили собаку и обрисовали фасад. Хамы, быдло.
– Знаю. Пугали.
– Я могу покаяться лишь в том, что никому не рассказал, но больше – ни в чем, – хрипит он.