– Это мой брат, Миколай, – говорит Гжесь.
– Сема, – говорит парень, даже на меня не глядя.
В комнате еще две молодые девушки в ярком макияже, в тесных платьях и кружевных блузках. Одна из них непрестанно говорит что-то другой, обе еще не заметили, что мы вошли.
– Ну, типа, говорю, выходи из комнаты, выходи, сука, я хочу одна побыть, знаешь, поглядеть телевизор, она спрашивает, а что будешь смотреть, ну и я уже тогда с тормозов, сука, говорю ей, не знаю, сука, просто хочу посидеть одна, что ты тут сидишь все время, давай свали, она мне, что хочет поговорить, хочет поговорить обо мне и Лукаше, а я ей говорю, да какое тебе дело до него? Что, проблемы у тебя с ним? Что он, мешает тебе?
Потом прерывает себя, обе поворачиваются в нашу сторону и окидывают нас тем самым спокойным взглядом, которым, вероятно, окидывают весь знакомый им мир.
Через какое-то время они возвращаются к телефонам в розовых чехлах, что держат в руках. Рядом с ними в кресле сидит еще один парень, худой и дерганый, в спортивной куртке, грязной красной бейсболке и в мешковатых джинсах. У парня постоянно работает нога, он отбивает ею быстрый, синкопированный, известный только ему ритм. В телевизоре крутится музыкальный диск, молодой цыган в позолоченной кепке поет о свободе, которую дает ему моторизация, парень глядит на экран широко открытыми глазами, словно в тексте песни скрыт шифр, в существовании которого он уже уверен, но еще не научился его читать.
Я сажусь на один из свободных пуфов, вынимаю из рюкзака пиво.
– В гости приехал? – спрашивает парень в свитере, кивая на меня.
– Нет, навсегда, – отвечает Гжесь.
– Навсегда? – парень фыркает, теперь говорит со мной. – Ебанулся?
– Наверное, – отвечаю я, одна из накрашенных девиц закатывает глаза. Словно мне шестьдесят и по моему подбородку течет слюна. А может, это единственный жест, который ей знаком.
– А где Чокнутый? Второй день его ищу, – спрашивает Гжесь. Банка пива в его руке издает тихий щелчок. Толстый тычет пальцем на бутылку на столе. Гжесь качает головой.
– Наверняка с парнями. С Порчиком, – говорит худой.
– И что? Зависают? – спрашивает Гжесь.
– И Лукаш. Лукаш с ними на сотке тоже, – говорит вторая девица.
– Да харэ. Может, ему тоже охота побыть самому? – спрашивает первая.
– И отчего бы, нахер, ему такое хотеть? – спрашивает вторая.
– Потому что у него русские брата похитили? Он переживает. Это сложно, – говорит первая.
– Да хуй там он переживает. Ничего он не переживает, – отвечает вторая, закидывая ногу за ногу. Она некрасивая, почти без бровей, резкие черты лица, нос – словно птичий клюв, тонкий и писклявый голос, прогибающийся под произносимыми словами.