Гранатомет стреляет не так громко – а отдача, смягченная адреналином в крови, не дает ему сильно дергаться. Я сжимаю обе рукоятки – пистолетку и тактическую, под стволом – так крепко, что, кажется, металл сейчас хрустнет под пальцами! Гранатомет стреляет – и мягко проворачивает барабан, подгоняя второй заряд к стволу.
Первый выстрел попадает прямо в стекло триплекса. Не знаю, что там внутри, в болванке, – но вижу, как кратко вспыхивает рукотворное солнце вспышки, кольцом охватывая стекло, как оно закипает, разлетаясь сеткой, как рвется внутрь струя, взрываясь искрами белого огня. Страус дергается, это сбивает его прицел – и первая очередь проходит мимо. Я снова жму на спуск – и не мажу. Вторая граната чуть отклоняется – но путь, пробитый ее сестренкой, помогает. Она ныряет внутрь пробоины в триплексе, бьет в объектив, пробираясь в стальные и электронные потроха страуса – и тот замирает. Только где-то в глубине, в его башке, все еще потрескивает и плавится что-то шипяще-вонючее, выходя из дыр охлаждения густым черным дымом.
– Я убил тебя! – ору в пустоту. Это глупо – но мне нужно выпусть литры адреналина в крови, и я не нахожу другого способа. – Убил тебя, сука!.. Гребаная ты тварь! Попробуй, останови меня теперь!..
И…
В проеме моей двери движение. Гулкий удар резиновой ступни о бетон – и в коридор вдвигается КШР. Он наготове. Он целехонек – и стволы автоматов торчат мне прямо в грудь. Дурак ты, Лис. Орать за шаг до финиша… Как есть дурак.
Когда в грудине вспыхивает болью, а в глаза вдруг бросается тьма, я сперва не понимаю случившегося. А потом…
А потом становится поздно.
Шаги. Я слышу их. Они отдаются в голове монотонным ритмом. Левой – правой, левой – правой, левой – правой…
Но это не человечьи шаги. Они тяжелые, они мнут бетон и что-то хрупкое на нем, притискивают сотнями кило – и оно лопается под многопудовым весом. Кости? Черепа? Очень похоже…
А еще – покачивания. Я чувствую их – и мне это нравится. Спокойные покачивания. Бережные. Так, будто я в люльке и мать качает меня, напевая плавную песню.
Но…
Я открываю глаза – и вижу кошмар, ставший реальностью. Я шарю глазами по сторонам и понимаю – жаль, что не смог подохнуть раньше.
Меня тащит КШР. Тот самый, который стрелял, который почти убил меня. Печет грудину и ломит ребра – пуля попала точно – но на мне броня и я остался жив. И теперь машина несет меня неведомо куда. Несет бережно, спеленав какими-то хитрыми утягивающимися бинтами. Несет так, чтобы я видел все, что творится вокруг.
Грохот Гексагона принимает четкие границы и направленность. Я мало что понимаю в работе контроллеров – но вижу, что порядка вокруг теперь больше. Уже меньше взрывов и выстрелов, уже меньше дыма, гари и копоти – а когда мы спускаемся на первый уровень Центрального и выходим в Парк, война и вовсе остается на втором. Здесь же, на первом – все по-другому.