Подходящий пук находится почти сразу – и я лихорадочно начинаю надергивать из гнезда. Провода нужны как можно длиннее, в идеале – метр. Такие удобно обернуть вокруг пояса, из таких удобно плести гладкий шнур. В отряде есть провинившиеся – и бугры вечером девятого дня решают, как поступить. Если провинность легка – отделается пиздюлями. Тяжелую провинность смывают кровью. И смертью. Подвесить ублюдка на гладком шнуре и смотреть, как наливается красным его харя, как, сверкая белками, лезут наружу глаза, как стекает по ногам ссанина. Эта картинка помнится долго. И каждый в следующий раз трижды подумает, прежде чем решиться на серьезный косяк.
Спереть – это одно. Труднее донести до камеры. Лишние вещи на заключенном – это НД. За которым очень легко следует НПНД, отправляющее человека к праотцам… Впрочем, здесь тоже многое непонятно. Бывали случаи, когда за гайку в кармане робы машины выкашивали всю бригаду – но бывало и обратное: такая серьезная деталь механизма, как глазная камера, не вызывала ровно никакой реакции. Мы не знаем логики машин, не знаем их внутренней шкалы, которой они меряют попытки воровства – но здесь и дураку понятно, что лучше не попадаться. И я, задрав робу и майку-алкоголичку, наматываю провода на голое тело.
Мотать нужно аккуратно – намотаешь толстым пучком внахлест, и тонкая роба, натянувшись в движении, может обрисовать инородный предмет. Потому витки нужно класть один к одному, плотно. А это – время.
Виток, другой, третий… Сердце стучит все чаще – процесс затягивается, и в грохоте цеха мне кажется мерная поступь контроллера, заподозрившего неладное и шагающего на проверку. Я чувствую, как поджимает пах – после завтрака прошло уже часа три, мочевой полон, и сначала нужно было опорожниться… Номера суетятся рядом – двое придерживают робу, чтоб не мешалась под руками, еще двое усиленно шарятся в железяках, имитируя бурную деятельность. Да быстрее же, сука!.. Быстрее!.. Ну!!!
Все.
Майку в штаны, робу поверх. Я разглаживаю серую ткань – и аккуратно, исподлобья оглядываюсь. Прокатило?.. Слева и справа в проходах чисто – и только у концов платформы виднеются номера, стоящие на шухере. Ни единого признака машин. Морда кирпичом, походочка развальцой – я выхожу из-за платформы и равнодушным взглядом снова оглядываюсь по сторонам. Кто чё видел? Никто ничё не видел… И вдруг меня шибает пот – одна из камер, торчащая в стене неподалеку, смотрит прямо на меня…
Камеры, осматриваясь в пределах своего сектора, всегда крутятся. Если вдруг камера встала – значит, зафиксировала картинку. И я прямо жопой чую, что сейчас в центре этой картинки – я, собственной персоной. Неужели засекли ношу?.. От этой мысли меня снова пробивает холодный пот. Хочу ли я на компост? А вот хера в глотку! Все мои мысли о самоубийстве – бред и блажь. Я не хочу умирать! Да и кто хочет? Даже Пушка, которого волочили на компост, – не хотел умирать и потому пытался цепляться за бетон, как за последнюю соломинку.