— Александр Васильевич, к чему же такая спешка? — удивился я. — Муравин вашу жену никому в обиду не даст. Ну, жена бывшего жандарма, подумаешь.
Супругу Книгочеева, Ольгу Константиновну, я ни разу видел, зато помню ее замечательные пирожки с картошкой и яйцом.
— Владимир Иванович, дело не только во мне. Дело еще и в самой Ольге.
Книгочеев замялся, я спросил со вздохом:
— И что за тайны такие хранит ваша супруга? Вроде, порочащих связей не имеет, сама родом из мелких чиновников.
— Брат Ольги… человек известный. Один из врагов Советской власти.
— А что за брат такой? — заинтересовался я. — А как девичья фамилия Ольги Константиновны?
— Фамилия у нее Тимофеева.
Тимофеева… Ни о чем. Не самая редкая фамилия, скажем так, что-то она не на слуху. Брат, стало быть, Тимофеев. Кто-то там Константинович. Нет, не помню ярых врагов Советской власти с такой фамилией. Хотя… Стоп-стоп. Не зря же я занимался историческим краеведением, и друг у меня пишет книги по истории гражданской войны.
— А разве отчим не всем детям жены дал собственную фамилию? И отчество должно быть другое… Павловна?
Книгочеев с изумлением вытаращил на меня глаза.
— А как вы узнали?
Я лишь пожал плечами. Как я узнал? Еще бы не знать. Да у меня друг уже четыре книги об этом человеке написал. Андрюха как приезжает из Питера только о нем и говорит.
— Отчим дал фамилию только мальчикам, а фамилия дочерей осталась отцовская. Как-то не посчитал нужным. Девчонкам все равно замуж выходить, фамилию поменяют.
М-да, дела. А Книгочеев-то, оказывается, шурин одного из самых одиозных фигур Белого движения. Ну и ну. Впрочем, ну и что? В Петрограде живет мать самого Врангеля, и никто ее не трогает.
— Боитесь, что в Архангельске вашу жену могут обидеть? — спросил я.
— Не знаю, обидят или нет, но боюсь, — ответил Книгочеев. — При вас ни меня, ни Ольгу не тронули бы, а без вас? Соседям известно, чья она сестра, да и мое прошлое.
Что ж, раз такое дело, пусть едет. Тем более, что в Архангельске остались кое-какие вещи, что могут потом пригодится. Вспомнился еще разговор о культурных ценностях.
— Хорошо, Александр Васильевич, я вам командировку выправлю, что по служебным делам едете. Так и в поезд проще сесть, и в Архангельске к вам вопросов не возникнет. Но тогда для вас будет задание. Привезете мне все почтовые карточки господина Зуева — я Муравину записку напишу, он передаст. И еще. В библиотеке, в кабинете директора есть тайник. Надо бы его найти, там лежит старинная книга.
— Все исполню, — просветлев лицом сообщил Книгочеев.
Я не сомневался, что Александр Васильевич все сделает в лучшем виде. И открытки заберет, и тайник отыщет. Правда, я пока не знал, зачем мне открытки моего директора, шпиона-двурушника, а уж тем более старинная библия, пусть ее издателя и спалили на костре. Впрочем, по открыткам надо еще разок с господином Зуевым встретится, поговорить. Платон Ильич у нас на Лубянке сидит, в английских шпионах числится, а не в польских и, стало быть, размену не подлежит. Поглядим, как события развиваться станут, вспомнят ли о Зуеве настоящие хозяева или нет. А Библия Тиндейла… Оставить ее для будущего музея истории атеизма? А зачем? В крайнем-то случае книгу можно продать на аукционе, а вырученные деньги использовать для блага разведки. Конечно, будь это Евангелие Ивана Федорова, я бы о таком и помыслить не мог, но англичанин Тиндейл? Мне бы должно быть стыдно, но английский вариант Библии отчего-то не жаль. И продать можно на английском аукционе, вернув, так сказать, историческую ценность ее народу.