Возле верхней дыры появилась девушка, высокая, гибкая, босая, в рваном платье, с длинными черными косами. Заметив внизу нас, она откинула рукой спадавшие на глаза волосы. Она была на редкость красива. Мы рассматривали ее до тех пор, пока она не показала нам язык и не расхохоталась. Максимов шутливо погрозил ей пальцем.
— И как только там люди живут? — проговорил он, когда мы тронули коней. — Будто звери, в пещерах…
— Ничего, — ответил я. — Будут жить лучше. Советская власть и здесь укрепится прочно.
Приехав на заставу и немного отдохнув, я вышел во двор. Он был обнесен глиняным забором — дувалом. Бо́льшую часть двора занимала казарма — длинное глиняное строение с плоской крышей, покрытой саманом. Перед казармой стояли новенький турник и новые брусья. К дувалу примыкал глиняный навес. Из-под него доносились голоса, пофыркиванье лошадей.
Около турника, независимо заложив за спину руки, прохаживался старшина Прищепа — коренастый человек небольшого роста с нарочито суровым лицом. Старшина шел пружинистым шагом, по-хозяйски поглядывая на солдат.
— А ну, живей! Тянутся, як сонные!
Красноармейцы суетились, спешили. Видно, они привыкли беспрекословно подчиняться старшине, уважали его и немного даже побаивались.
Я удивился. Пора было начинать политические занятия, а тут куда-то строили людей.
— Застава-а-а, ста-а-но-о-ви-и-сь! — протяжно крикнул старшина.
В недоумении я остановился недалеко от строя. Прищепа не заметил меня.
— Куда вы строите людей? — спросил я.
Старшина повернулся ко мне и твердо сказал:
— На кавподготовку.
— По расписанию — политические занятия.
— Так начальник их видминыв, — невозмутимо объяснил старшина.
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Я впервые стоял перед строем заставы, не зная, что мне делать. Надо было принять какое-то решение. Но старшина посчитал вопрос исчерпанным, и его зычный бас загремел на весь двор:
— Застава-а-а!
— Отставить! — крикнул я. — Расседлать лошадей и собрать личный состав в Ленинский уголок!
Старшина удивленно уставился на меня, но потом приказал расседлать коней. Делал он это с явной неохотой.
— Инспекторьска на носу, товарищ политрук. Нам выучка нужна, а говорильня може обождаты, — убежденно сказал он.
Кровь бросилась мне в лицо.
— Кто вам сказал, что политические занятия — говорильня? С каких это пор кавподготовка стала важнее политической?
Старшина молчал.
Мы зашли в Ленинский уголок. Это была та же казарма, с той только разницей, что здесь, кроме коек и тумбочек, стоял стол, покрытый красной выцветшей материей, и на стене висела старая, зелено-бурая, замусоленная, во многих местах заклеенная белыми полосками бумаги географическая карта. Скамеек не было. Красноармейцы сидели на кроватях.