— Облоухов! — воскликнул Павлик. Именно таково было прозванье того купца. Артемий Облоухов, да и выемку делали где-то неподалеку.
Теперь он шел за странным человечком уже не потому, что ноги сами несут, а с целью: вспомнить, где тот купецкий двор. Тогда, помнится, заходили со стороны Шереметевского переулка…
Погруженный в воспоминания, Павлик не обращал внимания на девок и женок, которые на него поглядывали. К завлекающим взглядам он уже привык — да если каждой отвечать на взор, да идти за ней следом, да оказываться с ней в укромном уголке, так очень скоро станешь вроде блудливого кота, который ранней весной уходит со двора свататься и жениться, а возвращается на двор хорошо коли к Радонице, отощавший, с порванным ухом и чуть живой.
Унылый человечек остановил прохожего, спросил, где тут стоит Войко Пшонка, тот не знал. Человечек спросил второго, третьего, четвертого прохожего.
Пятый воскликнул:
— Да вон же он! Вон, вон! С телегой поравнялся!
— Спаси тя Господи, — отвечал человечек и устремился к Пшонке, шаря при этом под полой однорядки.
Очень это Бусурману не понравилось.
Как с ним часто случалось, он вдруг перестал думать и начал действовать, совершенно не беспокоясь о последствиях. И оказался возле человечка с Пшонкой, опоздав на одно-единственное мгновение. Человечек действовал стремительнее, чем можно было бы подумать на него глядя. Он быстро подошел к Пшонке, заступил дорогу и без единого слова вогнал тому в брюхо нож.
Пшонка упал, согнувшись в три погибели. Человечек стоял над ним, глядя сверху вниз, спокойный, словно и не он совершил убийство. Прохожие, что остановились неподалеку, даже не поняли, что тут произошло, ведь миновало время, когда людей на улицах резали.
Бусурман схватил человечка за плечо, развернул к себе и сказал одно-единственное слово:
— Бежим…
— Нет, — отвечал убийца.
— Уносим ноги…
И Павлик, схватив его за руку, потащил за собой, сам не ведая куда.
Пока прохожие подходили поближе к лежащему Пшонке, пока уразумели, что стряслось, пока одни кричали «караул», а другие сдуру пытались вытащить из мертвого тела нож, Павлик уволок убийцу сажен на дюжину и по наитию втолкнул в попавшуюся на глаза калитку.
Они оказались во дворе, где бабы, натянув веревки, вешали на просушку большие простыни.
— Это славно… — прошептал Павлик и под прикрытием сушившегося белья потащил убийцу дальше наугад. Они уткнулись в забор, пошли вдоль забора, нашли другую калитку, попали в другой двор.
Убийца сперва пробовал отбиваться, потом просто позволял руководить собой, не произнося ни слова.