По возвращении в Москву я попал в больницу и хотел более в Театр на Малой Бронной не возвращаться. Но Эфрос заслал ко мне послов, и я вернулся. Вскоре я на какой-то период вообще бросил пить. Всем говорил, что «зашился». У непьющего человека много преимуществ. Если свои несогласия высказывает человек пьющий, у окружающих всегда есть повод сказать: «А что вы от него хотите? Он пьет. Нет, он не был пьян, но накануне…» Про трезвого, «зашитого» такого уже не скажешь. И полтора года, пока длились репетиции этого кошмара, я, трезвый, «зашитый», спорил с режиссером, стараясь четко формулировать все свои несогласия. Иногда в пылу спора мы оба глотали валидол. Наблюдая эти наши кровопролитные схватки с Анатолием Васильевичем на репетициях, часть актеров (Дуров, Дмитриева, Яковлева) кричала мне: кто ты такой, как ты смеешь и т. д. Другие, в душе согласные со мной, отмалчивались, предпочитая терпеливо дожидаться результатов: а вдруг спектакль станет очередной победой Мастера и вновь покорит какой-нибудь Франкфурт-на-Майне или Стрэтфорд-на-Эйвоне?
Наконец сыграли премьеру. Уже на первом спектакле после антракта обнаружилось, что второй акт будет досматривать только две трети публики. В конце спектакля я не успевал договорить финальную реплику от Автора, не успевал еще зажечься свет в зрительном зале, как основная часть оставшихся страстотерпцев устремлялась к выходу. И, как всегда бывает в каждом театре, небольшая, но очень активная группа почитателей демонстративно скандировала, пытаясь завести не успевшую сбежать в темноте оставшуюся часть публики на скандеж. В воздухе густо запахло провалом. «Прогрессивная» пресса вяло похваливала спектакль, пока наконец статья Анатолия Смелянского в журнале «Театр», довольно резкая, но справедливая, не расставила все по своим местам. Читая ее, некоторые актеры с удивлением говорили: «А ведь Козаков все это твердил еще два года назад!» К тому времени я уже ушел из театра. Вместо меня ввели другого исполнителя, и в какой-то рецензии проскочило, что теперь наконец в спектакле все идет как надо. Вскоре спектакль «Дорога» был снят с репертуара.
Последние постановки Эфроса на Малой Бронной мне не нравились, а на Таганке я не видел ни одного его спектакля.
Я ушел от него в 1980 году и никогда об этом не пожалел, ни одной минуты, как бы сложно ни складывалась моя дальнейшая жизнь. Нет, ни одной минуты. И хотя Эфрос на пятидесятилетнем юбилее Левы Дурова сказал мне:
– Миша, возвращайся в театр. Мы и тебе сделаем такой же юбилей.
Сказал как бы шутя, но с весьма серьезной подоплекой, – я не только и секунды не подумал о возвращении, но тоже, как бы шутя, ответил, что юбилей длится один вечер, а расплачиваться за него приходится каждодневными буднями в течение многих лет.