Хотя во всех кинотеатрах еще висели кумачовые транспаранты с ленинским изречением о том, что из всех искусств для нас важнейшим является кино, давно уже всем было понятно, что не кино и не театр, а именно телевидение обладает самой большой зрительской аудиторией и, стало быть, это и есть передний край нашего идеологического фронта. А потому и цензура на телевидении была несравненно более свирепой, чем в смежных искусствах. Предлагая какую-нибудь вещь для телеэкранизации, нужно было заранее все предусмотреть, оценить ее слабые и сильные стороны и возможные аргументы «за» и «против». Положа руку на сердце, должен признаться, что мне никогда не удавалось поставить себя на место телевизионных начальников и предугадать их возможную реакцию. Мне казалось, что я предлагаю невинную, вполне приемлемую пьесу и при всем желании у начальства не будет оснований для отказа, и всегда оказывался неправ. Их умение обнаружить негативный подтекст там, где его нет и в помине, трактовать вполне советское как злостно антисоветское, доброе как злое, а белое как черное было настолько изобретательно, что мне не раз приходилось пасовать под их орлиным государственным взглядом.
И так как в силу сложившихся обстоятельств мне пришлось рогами биться за каждую свою новую работу на всех этапах ее прохождения, от запуска до выпуска, и сталкиваться с каждым из названных персонажей, то вынужден был в мельчайших подробностях постичь характеры начальствующей четверки плюс характер директора объединения «Экран» (где делались телефильмы и принимались заказные картины) Бориса Михайловича Хессина. Мной были хорошо изучены также оттенки их внутренней субординации и положения на иерархической лестнице. Только благодаря этому мне иногда (лишь иногда!) удавалось что-то пробить и поставить, а потом увидеть это в программной сетке эфира.
Первый, с кем мне пришлось столкнуться, был Мамедов – человек почти двухметрового роста, настоящий восточный красавец, к тому же генерал-полковник КГБ. Говорили, что в ранней молодости он отрекся от своего репрессированного отца, партийного функционера, и этим снискал благосклонность в высших эшелонах власти. Он сделал дипломатическую карьеру еще очень молодым человеком, был переводчиком на Нюрнбергском процессе, работал в ООН. Когда я узнал, что невинная даже по тем временам комедия «Безымянная звезда» выкинута из плана, я, с подачи «сталинского сына» Кузакова, отправился на прием к всесильному первому заму.
Он принял меня, достаточно известного уже 36-летнего артиста и режиссера (у меня за плечами было несколько работ, в которых участвовали Р.Я. Плятт, О.Н. Ефремов и другие известнейшие актеры), в своем кабинете. Держался он демократично и доброжелательно, поначалу ничем не выдавая в себе генерал-полковника. Сидел в своем, кажется, крутящемся кресле, положив на американский манер свои длинные ноги на стол. Предложил мне сесть и даже угостил кофе. Мог бы предложить и коньяк, но воздержался.