Сам он хлестал его «бочками сороковыми», и об этом знало все телевидение, как и о том, что красавец генерал «сидел на игле». Знал об этом и Лапин, дружок Леонида Ильича, человек железной воли и немецкой дисциплинированности. «Мамеда» же иногда после тяжелого трудового дня приходилось выводить из здания под белы руки, чтобы он не влетел в стеклянный фасад Телецентра и не проскочил дверь-вертушку, в которую и в трезвом-то виде хрен попадешь, если вовремя не сосредоточишься. Лапину, видать, это порядком надоело. Может быть, и не только это. И, дождавшись, когда Леонид Ильич приехал на телевидение, чтобы записать новогоднее обращение и поздравить осчастливленный им народ с очередным годом своего правления, Лапин решил этим воспользоваться и скинуть «Мамедку». У Брежнева уже лежала на столе докладная на эту тему. Но сначала вождь должен был записать свое обращение. Гримировала Леонида Ильича всегда одна и та же гримерша из Телецентра, милая, простая, ничем не примечательная женщина. Через пару дней после визита вождя я сидел в ее кресле, и она мне поведала:
– Представляете, Михал Михалыч, гримирую я Леонида Ильича, а он мне: «Ну что, Галочка, будешь пудрить меня? Ну, пудри, пудри, дорогая, сейчас и я им пудрить буду…» Я так растерялась, что даже не нашлась, как реагировать: рассмеяться или нет на такие слова…
Уже после съемки, когда Леонид Ильич «отпудрил» свое, подходит к нему Лапин, поздравляет с успехом и вроде чего-то ждет. Тут ему Леонид Ильич и говорит:
– Получил я твою записку, Сережа. Как тут мой Энверик? Он ведь в больнице, бедный. Ты ему, Сережа, от меня привет передай, чтобы скорей выздоравливал и приступал к делам. Энверик хороший. Ты не забудь – ему привет от меня и поздравления с Новым годом!
Так и умылся товарищ Лапин. Не по зубам ему «Мамедка» оказался.
Когда же я впервые увидел всесильного зама, я лишь пытался сориентироваться. Спросил, почему из плана выбросили мою «Безымянную звезду» и нельзя ли ее восстановить в правах.
– А про что вы собираетесь ее ставить? – плавно вертясь на стуле, задал мне вопрос демократ Мамедов.
– Ну, это же вполне ясно, Энвер Назимович, – отвечаю. – Комедия, мелодрама. Живет учитель в румынской провинции. Этакий Циолковский. Открыл звезду на небе. Духовный человек. С поезда сошла женщина, столичная штучка. Они полюбили друг друга. И тут объявляется ее столичный любовник, игрок, прагматик. Женщине предстоит сделать выбор: или любовь, духовность, хоть и в провинциальной нищете, или богатая, но бездуховная жизнь с нелюбимым в столице. Она выбирает второе. Учитель остается со своим звездным небом. Конфликт духовного и бездуховного. Ну, это, так сказать, в двух словах. Разумеется, в жанре комедии, происходящей в провинции. Румынской провинции, разумеется. До революции…