В 1974 году В. Мотыль снимал картину «Звезда пленительного счастья». В Госкино к ней относились с опаской и с беспримерным вниманием и жесткими требованиями утверждали актеров на роли дворян-революционеров, участников тайного общества. Моя фамилия еще до кинопроб была вычеркнута из списков претендентов на любую роль кого-либо из декабристов (Трубецкой, Волконский): ассоциации, ассоциации плюс чистота расы. Правдами-неправдами Мотылю все же удалось протащить меня на роль Сергея Волконского, и я отснялся в трети роли, заменив Олега Стриженова, который конфликтовал с режиссером. Двенадцатого февраля получаю телефонограмму из Питера: после просмотра материала худсоветом «Ленфильма» меня поздравляют с хорошей работой. Тринадцатого февраля по требованию Госкино Мотыль показывает материал Ф. Ермашу и В. Павленку. После просмотра режиссеру было заявлено: или вы снимаете Козакова с роли, или мы закрываем картину. Расстроенный Мотыль позвонил мне:
– Если можешь, поборись за роль сам, я бессилен.
Не скрою, в большом кино у меня таких полнокровных ролей, как Волконский, не было, и я впервые за всю жизнь решил побороться. Звоню Алексею Баталову (он был секретарем актерской секции Союза кинематографистов), к тому же в фильме Мотыля играл роль Трубецкого:
– Леша, как быть? Ты секретарь, вызовите материал в Союз и объективно посмотрите на мою работу. Да – да, нет – нет.
Мой старый друг Леша только рассмеялся:
– Миша, о чем ты говоришь? Я еле добился столика для Игоря Кваши на встречу Нового года в Доме кино!
И тогда я позвонил другому коллеге, и тоже участнику мотылевской картины про диссидентов XIX века, И.М. Смоктуновскому, с просьбой помочь восстановить справедливость. Ответ умудренного коллеги, который близко к сердцу принял случившееся со мной:
– Значит, так, Миша. Никакой справедливости, никаких обращений в Союз к Баталову, никаких наших мнений. Все это ни к чему не приведет. Мой тебе совет: иди сам в Госкино к Ермашу или Павленку, бухайся в ноги и рыдай: умру, если не сыграю, понимаете, умру… И рыдай…
– Спасибо, Кеша, – сказал я обреченно, – правда, спасибо, но…
Вот и такое было в нашей жизни. Ну а роль Сергея Волконского сыграл, разумеется, Олег Стриженов, и сыграл, надо сказать, хорошо.
В своей первой книге, которую я читал с пристрастием и пристальным вниманием, Смоктуновский очень разный. Как определенная личность он двоится, троится, ускользает намеренно или случайно. Помню, я написал ему письмо и, как мог, выразил свое ощущение от книги. Хотя письмо было от благодарного читателя (мне и впрямь очень многое понравилось в его не длинном, но емком мемуаре), я тем не менее мягко заметил автору, что на страницах своей книги он предстает перед читателем, нет, не противоречивым и мучающимся своими противоречиями, а до неузнаваемости разным человеком. «В своей книге ты и светский, и советский, – писал я ему. – Но, может быть, это и есть ты, такой, каким являешься на самом деле?» Что-то в этом роде. В его книге есть прекрасные главы: об Урбанском, о Ромме, о ком-то еще, но есть постыдно глупые, хвастливые, лукавые страницы. С тех пор я не перечитывал книгу. Вторая мне показалась скучной (может быть, я ошибаюсь?), и я не дочитал ее до конца.