Я оставил демона заниматься своим делом, а Инву своим. Направился к выходу. Собирался подняться наверх вагона. Понаблюдать за долиной оттуда.
– Одна женщина для всего мира! – послал мне в спину Хозяин Луны. – Подумай над этим, Риррит. Впрочем, мнится мне, ты и так об этом достаточно думаешь…
С этим я вышел.
Чтобы немного отдохнуть, я поднялся на крышу вагона.
Туман медленно протекал мимо нас. Расслабляя внимание, я посмотрел на поглощённые белой пеленой механизмы и начал всматриваться в отдельные части машины, живущей внутри тумана.
Ко мне почти бесшумно подошёл Шат. Заговорил сразу о деле:
– Я осмотрел грузовые вагоны. Они полны. Я видел этот тип и знаю клейма.
Я понимал, что он не стал бы говорить, если бы не считал тему разговора важной. Уточнил:
– Что там?
– Этот поезд ехал из Храма. Там – первородное вещество.
– Что это?
– Я не знаю точно. Слышал, что используют как прекурсор для тяжёлых наркотиков. Очень токсично. Сгрузи его при первой возможности.
– Понял тебя. Спасибо.
Шат отдал знак принятия и ушёл своей дорогой. Не знаю, когда и каким образом он отдыхал.
Я же, воспользовавшись одиночеством, уселся на место охранника следить за туманом.
Часы после смены – наиболее эмоционально насыщенное время в жизни каждого оператора тел. Конечно, это не те чувства, что чуть только не разрывают изнутри, когда восторг или несчастье проявляются особенно остро. Никто из нас не фонтанирует энергией и не впадает в оцепенение грусти. Для постороннего наблюдателя внешне мы не проявляем переживаемые чувства. Но один оператор на глаз легко определит своего коллегу, только что сдавшего смену.
Эти эмоции спят глубоко внутри. Они словно эхо ушедшего моря.
Есть теория, что в нервных окончаниях мёртвого тела сохраняется некая тень памяти о чувствах, что мы привыкли испытывать при жизни. Нервная связь между эмоцией и действием.
Что-то вроде мышечной памяти. Как отпечаток ладони на запотевшем стекле.
Считается, что определённые физические движения могут разбудить их.
Мы знали, что в какой-то степени это правда. Даже обычная физическая профилактика пробуждала внутри нашего груза нечто смутное. Очень скрытое. Неясное. Тёмное. Словно отзвук пустоты.
Вот что делала Инва в ту ночь перед столкновением. С парой танцующих тел. Она не упражнялась в операторском искусстве. Она слушала эхо ушедшей любви. Это своего рода музыка. И Инва в ту ночь была композитором, исполнителем и единственным свидетелем безмолвной симфонии, исполняемой памятью.
То женское тело наверняка принадлежало танцовщице. Работая с ним во время профилактик, и я заметил это. Развитость определённой мускулатуры многое могла рассказать.