Он потянулся за керамбитовым ножом.
— Греко, ты разве не понимаешь, насколько ты нездоров?
Говорил я теперь сдавленным и хриплым голосом.
— Это ребенок. Невинный ребенок.
— Именно. Поэтому мне удивительно, что ты не покончил с собой, когда у тебя был шанс. Все это… — Он развел руками. — Все это было бы не обязательно, если бы у тебя хватило ума и смелости выброситься из окна.
— Но ты бы все равно убил мальчика.
Он широко ухмыльнулся:
— С чего бы?
— Потому что это ты. Ты должен выиграть. Если бы я покончил с собой и спас тем самым мальчика, победа была бы не только твоей. Это была бы ничья.
Греко засмеялся:
— Это бред. И ты, конечно же, прав.
Он схватил нож и повернулся к Оскару — тот закрыл глаза, словно свет слишком яркий или ему хочется отгородиться от мира. Греко положил свободную руку на голову мальчика. Протяжное «с». Затем он покашлял.
— Привет… — произнес он с тем же медленным, четким ритмом.
Я заставил себя не закрывать глаза и смотреть в экран.
Оскар дернулся, его рука метнулась к нагрудному карману, схватила ручку «Монтеграппа» и раскрутила ее плавным, отточенным движением. Греко смотрел на него с веселой улыбкой.
— …я Греко, — договорил он, выделяя каждый слог.
Оскар вытащил напоминающий шприц стержень и взял его маленькой ладонью за нижний кончик. Все заняло меньше трех секунд — как и в последние разы, когда мы тренировали движения. А теперь он замахнулся рукой. Мальчик он способный, и в конце он каждый раз попадал в глаз собаке, даже когда я поднимал ее повыше и шевелил. Попадал снова и снова — холодно, спокойно, словно робот, каковыми могут показаться загипнотизированные люди. Пока мы не дошли до двух с половиной секунд от момента, когда я произносил фразу-триггер «Привет, я Греко», до того, как он выхватывал ручку из нагрудного кармана, вытаскивал стержень и наносил удар.
Я видел, как кончик стержня протыкает глаз Греко, и ощутил, как он входит в тончайшую косточку в задней части глазницы — и в мозг. Маленькая, сжатая в кулачок ладонь Оскара казалась наростом на лице Греко. Греко таращился вторым глазом — не на Оскара, а на меня. Не знаю, что это было. Изумление? Уважение? Страх? Боль? А может, ничего — может, сокращение лицевых мышц результат того, что кончик стержня задел определенные центры мозга. Точно так же во время учебы мы заставляли мертвых лягушек дергать лапками, управляя их нервной системой.
Затем тело Греко вдруг обмякло, и он испустил протяжное шипение, последнее «с», и в целом глазу потух свет — как красная лампочка на халтурно собранном электроприборе. Потому что в конечном счете, наверное, лишь это мы собой и представляем — лягушки с проводами, проводящими импульсы, продвинутые роботы. Настолько продвинутые, что мы даже способны любить.