Густаф лежал голый на полу, из носа у него текла кровь. Над ним со стиснутыми кулаками стоял дядя. В кровати лежал перепуганный Вильям, натянув до подбородка одеяло. Когда дядя обернулся ко мне, глаза его почернели от гнева.
— Вот чем занимается твой извращенец-муж! — крикнул он мне. — Забери его отсюда, покуда я не прибил эту свинью!
Когда мы вернулись в нашу спальню, я попыталась поговорить с Густафом. Спросила, как долго все это продолжалось. Но он только повернулся ко мне спиной и плакал, пока не заснул.
Я подумала о Вильяме, который остался пленником в нашем доме до самого рассвета — утром его отошлют домой, а его карьера пианиста будет разбита вдребезги.
Ранним утром нас разбудил громкий нетерпеливый стук в дверь. Дядя распахнул дверь, одетый в костюм для верховой езды.
— Вставай и одевайся! — крикнул он Густафу. — Я сделаю из тебя мужика.
И Густаф, забитый и напуганный, поехал с ним в тот день на охоту. Снегопад прекратился, но утро стояло холодное и сырое.
Час спустя на крыльце раздался голос дядюшки. Хенрик и я находились на втором этаже, мы тут же сбежали вниз. Хенрик подбежал к дяде Маркусу, но тот отстранил его.
— Отошли мальчика, Сигрид. Я должен поговорить с тобой и тетей Офелией.
Тетушка тоже поднялась с постели и стояла на крыльце.
Ведя Хенрика в детскую, я чувствовала, что в голове у меня творится полный хаос. Почему дядя вернулся один? Почему он так взволнован?
— Случилось несчастье, — заявил он, когда я вернулась. — С Густафом.
Я закричала и упала на колени на пол.
— Он прочищал ствол ружья, каким-то образом раздался выстрел… не понимаю, как этот идиот умудрился…
Дядя поднял меня с пола. Обнял, принялся утешать. Единственный раз, когда он обнял меня так.
— Я хочу его увидеть, — сказала я.
— Не надо. Поверь, Сигрид, это тяжелое зрелище. Выстрелом ему снесло полголовы. Я позвоню в полицию. А вы обе оставайтесь с Хенриком.
Я всегда думала, что Бог-Отец — единственное сверхъестественное существо в этом мире. Но существовало и нечто другое. Невысказанное, невидимое, лишенное телесности, но все же отчетливо повисшее в воздухе. И в тот момент я это ощутила. Оно требовало моего внимания, задевало меня и в конце концов стало прозрачнее бурлящего весеннего ручейка.
Настолько все очевидно. Очевидная ложь.
* * *
Сейчас, мысленно возвращаясь к тем событиям, я думаю, что могла бы спустить все на тормозах. Все равно получить назад Густафа я уже не могла. Все были единодушны в том, что это несчастный случай, — и полиция, и судмедэксперт. Но моя уверенность не поколебалась. Я знала Густафа, его трусость. Никогда в жизни он не стал бы чистить ружье, не убедившись перед тем, что оно разряжено. Опрометчивое поведение настолько не вязалось с его личностью, что эта мысль никак не шла у меня из головы.